000
ОтложитьЧитал
От автора
Прежде, чем мы начнем, хочу рассказать короткую предысторию. О том, откуда вообще появилась эта идея.
Это был 2004 год. Волею всяких там сложившихся обстоятельств я оказался в родном городе, без работы и денег. И в поисках средств к существованию обратился неожиданно для себя не в новомодные рекрутинговые агентства, а в старорежимное бюро по трудоустройству. И направили меня там в многотиражку местного шинного завода. Который как раз в этом году неожиданно воспрял ото сна и запустил снова свои производственные мощности, после долгих лет простоя. Ну и газету там решили восстановить тоже.
Деньги были, прямо скажем, не ахти, но любопытство сильнее. В общем, затянул пояс и пришел. Меня встретил главный редактор, парень примерно моих же лет. И сообщил, что больше никого в нашей редакции не предвидится. Незачем. Еженедельник на четыре полосы мы вполне потянем и вдвоем.
Так я оказался в настоящем заповеднике СССР посреди расцветающего буйным цветом капитализма. Главный редактор появлялся на заводе раз в неделю, чтобы забрать у меня дискету в текстами и выдать новые задания. А основные оперативные обязанности – слушать селекторные совещания, брать интервью, проводить опросы и бегать за информацией в разные подразделения – легли на меня. В моем же распоряжении оказалась и вся редакция. Пять рабочих столов, печатные машинки, стенд для верстки, огромные подшивки газеты за прошлые годы, два массивных дисковых телефона и селектор. Журналы по нормам ГТО и коробки с фотографиями. И множество артефактов в столах – забытые поздравительные открытки, игрушки, записки, заколки, засохший лак для ногтей… Прямо-таки музей, а не офис.
И я работал.
Слушал бесплотным призраком каждое утро, как начальники цехов обсуждают с директором свои текущие дела, ходил на обед в заводскую столовую, носил шоколадки девочкам из отдела кадров. Бродил по длинным галереям, соединяющим цеха. Слушал разговоры рабочих в курилке. И как они поют хором в душе после смены тоже несколько раз слышал. Ссорился с председателем профкома, не помню уж по какому поводу, но он был вообще товарищ довольно склочный.
И все время пытался представить, а как здесь было раньше? Когда все столы в редакции были заняты? Ностальгия по прошлому постоянно сквозила в разговорах старых сотрудников. Ей были пропитаны подшивки старых газет, которые я часто листал. Фотографии с каких-то бесконечных мероприятий, спартакиад, конкурсов самодеятельности и черт знает чего еще.
Было интересно. Потом я уволился и уехал в другой город. Но теплые воспоминания о том, как я полгода работал заводской газетой, у меня остались.
Пока я работал над «Пионерским гамбитом» https://author.today/work/211825, я перелопатил много информации про поздний СССР. И это, ясное дело, всколыхнуло мою память.
И я подумал: «А какого черта?! Я же писатель! Нельзя таким хорошим и теплым воспоминаниям просто так пылиться на задворках памяти!»
Так что, добро пожаловать назад в СССР, в 1980 год, в город Новокиневск.
P.S. Город вымышленный. Это просто собирательный образ нестоличного города где-то на просторах нашей бескрайней родины.
Глава первая. Плановое устаревание
– А за что вас увольняют? – внезапно спросил Сережа, глядя на меня прозрачными незамутненными глазами.
«Не твое собачье дело!» – чуть было не ляпнул я. Уже разболтали, блин. Надеялся по-тихому уйти. Зря. Я посмотрел на Сережу. Неплохой парень наш фотограф, на самом деле. Тупенький такой, жизнерадостный. Как помесь хаски с померанским шпицем, даром, что ростом под два метра. Нелепый, как ветряная мельница на крыше малолитражки.
– Не сошлись характерами с новым начальством, – дипломатично ответил я. Ну да. Он мне сказал на толерантном, что я мамонт, и мои представления о жизни вообще и работе в частности устарели уже лет десять как, а я в сердцах обматерил этого сопляка с художественно выбритыми висками. – Ну где там этот хренов сторож уже?
Я еще раз с силой вдавил пуговку звонка и приложил ухо к двери. Звонок заливался тревожной трелью.
– Может, через забор перелезем? – предложил Сережа. – А удостоверения потом предъявим…
В его словах был резон. Заброшенный новокиневский шинный завод – не ахти какое ценное имущество. Сдается мне, нынешний собственник сторожа сюда посадил, чтобы кого-то из своих престарелых родственников к делу пристроить. Мало ли всяких бодрых пенсионеров, которые не работать не могут, но их богатый жизненный опыт на нынешнем кадровом рынке стоит хрен да маленько. «Вроде тебя», – ехидно подсказал внутренний голос. Стало тоскливо. Это перед Сережей я могу сколько угодно выпячивать челюсть и цыкать зубом. Себя-то не обманешь… Вот закончу я последнюю свою статью для «Молодежной правды», и что потом? Обивать пороги редакций других газет? Унижаться перед сопляками вдвое себя моложе в креслах главных редакторов? Краснеть до ушей, отвечая на вопросы невесомых девочек-эйчаров? Нет, нет, не был, не владею, у меня кнопочный…
За дверью КПП раздались шаркающие шаги.
– Чего надо? – раздался приглушенный голос. – Частная территория, устебывайте отсюда!
– Мы из газеты «Молодежная правда», – сказал я. – Вам должны были звонить из редакции.
– А документы у вас есть? – сварливо буркнула дверь.
– А то, – хмыкнул я. – Удостоверение прессы, задание редакции с печатью, все честь по чести. Вы же Иван Львович?
– Сейчас, погодите минуту, – шаги ушаркали вдаль. Минуты через три вернулись. Скрежетнул ключ в замке, лязгнула щеколда. Заскрипели ржавые петли. Дверь распахнулась. Изнутри пахнуло горячим воздухом, запахом домашнего супа, и было слышно, как бормочет телевизор. Иван Львович явно не ждал никаких гостей. И особенно оказался не готов к тому, что гости будут вежливо стучаться в дверь, размахивать корочками прессы и бланками с печатями. Выглядел он примерно так, как я его себе и представлял. Седые волосенки, майка на босу грудь, треники… Блин, ну вот откуда он в нынешнее время взял такие треники, а? Кто-то до сих пор их производит для таких вот ретроградов, которые желают в домашней обстановке выглядеть как образцовый дворовый обрыган позднебрежневских времен? Нет, я тоже ретроград, но от вида растянутых коленок меня аж зло берет.
Сторож выпятил вперед впалую грудь, приосанился и с подозрительным прищуром оглядел нас с ног до головы.
– Вы что ли журналисты? – спросил он с видом важным, как у гуся-альфача.
«Табличку на лоб забыли приклеить, старый хрен», – подумал я. И вдруг с ужасом понял, что не такой уж он и старый. Выглядит как мешок говна, это да. Но ему еще и шестидесяти нет. «Смотри, вот оно, твое будущее!» – ехидно осклабился внутрненний голос. Я молча, жестом бывалого опера, выхватил удостоверение и предъявил его в развернутом виде. Сторож подслеповато прищурился.
– Колоколников Жан Михайлович, – прочитал он почти по слогам. – Что за имя такое? Ты не русский что ли? На вид вроде нормальный…
– Местный я. У отца чувство юмора было дурацкое, – я хмыкнул. Знал бы он, сколько раз мне приходилось отвечать на этот вопрос. В школе я всерьез даже думал сменить имя на что-то более привычное русскому уху, вроде Евгения или Святослава. Но ноги не дошли, а сейчас какой смысл уже?
– Колокольников… Это не ты, часом, писал про мафию Мельникова в толстушке? – взгляд выцветших глаз сторожа впился в мое лицо. Надо же! Никогда не знаешь, где слава тебя настигнет, а! Я думал, что мои подвиги в девяностые никто и не помнит уже. – А я еще, помнится, думал, что это за инициалы такие – Ж и М.
Сторож глумливо захохотал и отступил от двери, пропуская нас внутрь КПП. Единственного официального входа на территорию бывшего завода. Проходная давно и прочно забита фанерными щитами, над забором – шипастый серпантин колючей проволоки. Свеженькой такой, видно, что подновляют. Правда, судя по фотографиям всяких любителей индустриальной заброшки пробраться на запретные пятьдесят гектаров можно, крысиных нор за долгие годы наделали достаточно. Но мы же не какие-то там маргиналы, у нас официальный допуск!
Внутри бетонной будки рядом с ржавым железным занавесом боковых ворот ничего непредсказуемого не было. Узкий коридор со второй дверью в конце, стеклянная стенка с окошечком и облупленной надписью «предъяви пропуск!». За ней – диванчик, тумбочка с маленьким телевизором, стол. На столе – миска с супом и старенький электрический чайник. На пакете – нарезанный хлеб, половина луковицы и граненый стакан. Наполовину полный прозрачной жидкостью. Обедать собирался наш Иван Львович, а бутылку под стол спрятал, перед тем, как дверь открыть.
– Документики при себе имеются? – Иван Львович шустро пробрался в застекленную каморку, сдвинул миску супа и хлебушек в сторону и достал откуда-то потрепанного вида гроссбух и авторучку с погрызенным колпачком. – Так… Сейчас четырнадцать десять…
– Иван Львович, вы серьезно? – не выдержал я.
– Порядок должен быть! – сторож строго уставился на нас. А потом резко махнул рукой и захлопнул журнал. – Да ладно, кому это нужно уже? Идите себе, бродите сколько угодно, все равно там давно хлам один только остался.
– Приятного аппетита, Иван Львович, – сказал я и прошагал по узкому коридору к внутренней двери, еще в незапамятные времена обитой коричневым дермантином.
– Столько места зря пропадает, жалко, – сказал Сережа, расчехляя свою камеру. Я поежился. После жарко прогретой будки КПП ноябрьский воздух уже не казался таким уж теплым. Ну, то есть, для ноября было тепло, конечно… – Могли бы что ли общественное пространство тут открыть. Или торговый центр хотя бы.
– Для новомодного лофта дореволюционные постройки нужны. Краснокирпичные и с фигурными окнами, вроде спичечной фабрики или того же пакгауза на набережной Киневы, – я хмыкнул, осматривая покрытый трещинами асфальт, посеревшую облицовочную плитку длинного административного корпуса, обвалившуюся галерею, ведущую к бетонной махине одного из цехов… – А тут голимый совок. Скучные коробки, как их ни закрашивай.
– Не скажите, Жан Михайлович, – Сережа несколько раз щелкнул фотоаппаратом, пристреливаясь. – Это как раз и может быть фишкой. Кстати, а почему его забросили? У меня дед здесь работал, судя по его рассказам, все было хорошо. Профилактории какие-то были. Лыжная база, дворец культуры. Куда это все сейчас делось?
– Сережа, ну что ты как ребенок, ей богу? – я задрал голову и приложил ладонь ко лбу. Все-таки вблизи эти цеха производили впечатление, что и говорить. Внутри, наверное, парочка гинденбургов легко разместятся, и еще место останется. – Это же при Советском Союзе было. Тогда у всех было все хорошо. И профилактории, и профсоюзные путевки на море, и прочие семью семь удовольствий.
– Если все было хорошо, то почему развалилось? – Сережа опустился на четвереньки, чтобы снять крупным планом валяющийся на россыпи стеклянных осколков здоровенный болт.
– Я журналист, а не политолог, – буркнул я и торопливо пошагал вдоль бетонной стены. Под ногами хрустела то бетонная крошка, то битое стекло, то сухие стебли травы. Разруха была прямо-таки образцовая, в каждом предмете, в каждой постройке. Растворена в воздухе, размахана ржавчиной по металлическим арматурам, грязными разводами по бетону, расползалась трещинами на асфальте.
А вот и проходная с внутренней стороны. Стекол уже давно нет, вместо них – изрисованная уродскими граффити фанера. И сразу за ней – круглая площадь. Когда-то куча мусора посреди нее была клумбой. А у статуи героического рабочего в середине когда-то были обе руки.
– Шинный завод старший Мельников приватизировал, – сказал я. – Еще в самом начале, когда Союз начал рушиться. Потом выяснилось, что для управления производством его бычье совершенно непригодно, и он продал его москвичам. В две тысячи четвертом завод снова запустили и даже частично модернизировали. Ты уже должен был застать, нет?
– Мне было восемь лет, я не сильно интересовался, – сказал Сережа, подбираясь поближе к статуе. – Но вроде что-то помню. Дед уже тогда был на пенсии, но радовался, что завод снова ожил. А потом что?
– А черт его знает… – я натянул капюшон. С неба начало сыпаться что-то среднее между дождем и снегом. – Сначала там авария случилась с пожаром, потом убили одного из совладельцев, потом раскрыли чуть ли не наркокартель на базе местной поликлиники. Потом вскрылся еще какой-то криминал… В общем, какая работа в таких условиях? Так что всех опять пнули в бессрочный отпуск, производство остановили. И так уже лет десять.
– И что, реально кто-то до сих пор считает, что он в отпуске? – Сережа уставился на меня немигающим взглядом. Глазищи эти его незамутненно-детские. Хвостик на макушке. В ухе серьга с какой-то висюлькой. На шее видно край татухи. Если бы я так выглядел в его возрасте, я бы даже до соседнего квартала бы не дошел. Ой, да фигли я? Другое время, другая мода…
– Пара сотен сотрудников в штате числится, да, – я кивнул. – Пойдем в цех заглянем. В тот, где пожар был…
– Слушайте, а вы не думали ютуб-канал вести, а? – в прозрачных глазах Сережи засветился неподдельный энтузиазм. – Вы же столько всего про город знаете, да еще и внешность у вас фактурная… С монетизацией, конечно, сейчас непросто, но можно бусти завести, да и на донаты народ не скупится. Внешность у вас такая фактурная, только стрижку я бы подправил чуток…
– Снимай давай лучше, – я ускорил шаг. В самое яблочко бьет, филин простодушный. Даже фотограф, вдвое меня моложе, и тот больше думает о моем будущем, чем я сам. Ютуб-канал завести, надо же… Это что-то на молодежном, куда мне?
Хотя не такой уж я дремучий ретроград, каким пытаюсь прикидываться, что уж. Ноут современный, в онлайн-игры играю, да и ютуб за завтраком-ужином поглядываю. Обзоры всякие, стримы. Внешность фактурная? Я всю жизнь работал в газете, перед камерой держаться не умею. Да и что рассказывать, в камеру-то? Про то, как я раскрутил дело развесистого треста Мельникова-младшего, а потом, когда его уже повязали, меня его быки по городу гоняли, чтобы научить не совать свой длинный нос в чужие дела? Или про то, как я пробрался под видом пациента в психушку, чтобы репортаж написать? Или…
Сережа продолжал говорить. Сыпал терминами на современном, размахивал руками, рисуя радужные перспективы. Еще пара минут, и он начнет писать бизнес-план осколком кирпича на темно-сером бетоне. Захотелось выматериться. Сдержался. Он и правда хороший парень, просто время неудачное. Вот сдам материал, вернусь домой, выдохну. Обдумаю все как следует.
– Я даже сначала не поверил, что Лео вас уволил, – сказал Сережа. – Как так-то? Вы же всегда были таким… незыблемым, что ли.
– Ага, – я горько усмехнулся. – По земле еще динозавры бегали, а я уже в газете работал.
– А почему вы не стали главным редактором? – вопрос Сережи отразился от бетонных стен цеха и посыпался битым стеклом прямо мне в душу.
«Журналистом? И какую карьеру ты сделаешь?» – спросила мама, когда мне было шестнадцать.
«Смотри, тут вакансия выпускающего редактора, может позвонишь?» – спросила жена, когда мне было тридцать.
«В сорок лет уже неприлично бегать по заданиям, как студент!» – сказала бывшая жена, когда мне было сорок.
«Вы уволены!» – сказал Лео вчера. Когда мне пятьдесят.
– Смотри, какая конструкция! – я зашагал в сторону ломаного клубка из ржавых арматурин. – О, тут есть лестница. Как думаешь, сверху хорошие кадры получатся?
– Ржавое все, – гладкий лоб Сережи покрылся складками, обозначающими мыслительный процесс. – Давайте я дрона расчехлю. Видос должен отличным получиться.
– Нафига нам видос, мы же газета? – спросил я.
– Так для канала в телеге же, – Сережа раскинул свои длинные руки в стороны. – Наши читатели очень любят бэкстейджи.
Канал в телеге. Фидбэк из соцсетей. Рассылка в мессенджерах.
Рррррр… Я снова почувствовал себя стариком, который ловит блох в свитере. Черт возьми, когда, вот когда мир успел так измениться? Я пришел в «Молодежную правду» сразу после универа, и работал в ней без малого тридцать лет. С небольшим перерывом в девяносто шестом, когда пытался затеять свой бизнес. Я всегда был газетчиком, всегда в гуще событий, всегда держал руку на пульсе! Был всеми руками за, когда у газеты появилась электронная версия. А сейчас… Сейчас вдруг осознал, что безнадежно отстал. Редакция изменилась, ее заполнили новые лица, вертлявые девицы в разноцветными волосами, парни в дредах, пыхающие вейпами. Медиапространство. Инфополе. Целевая аудитория…
– Хочу сам посмотреть, – сказал я и направился к ржавой лестнице.
– Может не надо, Жан Михайлович? – голос Сережи звучал испуганно. – Там такое все хлипкое… Давайте лучше дроном, а?
«Да пошел ты в жопу!» – подумал я. Я был единственным во всей редакции, кого называли на вы. Мамонт, мля. Мастодонт. Ходячее живое ископаемое.
Я взялся за покрытую ржавой слизью ступеньку. Пальцам сразу стало холодно. Да и пофиг. Не холодно же мне было сидеть в засаде за гаражами зимней ночью. Не испугался же я перестрелки на «Сковородке», когда надо было досмотреть до конца разборку между «мельницей» и «сухачами». И сатанистов придурочных не испугался на кладбище. Выследил, когда менты руки умыли уже, чтобы найти, кто это собачек похищает.
Я начал подниматься. Ботинки скользили. Надо было зимние кроссовки надеть, пофиг, что снега до сих пор нет.
– Жан Михайлович, не надо! – крикнул снизу Сережа.
«Надо, Сережа, надо!» – подумал я, выбираясь на первую промежуточную площадку. Эффектно, да. Черная клякса старого пожара была сверху выглядела как след от взрыва. Железный хлам бывших станков и конвейерных лент смотрелся фигурами безумного тетриса. Я посмотрел наверх. Какая тут высота, интересно?
– Спускайтесь, Жан Михайлович! – жалобно запричитал Сережа. Как они выживают вообще, это поколение? Чуть что похожее на опасность – бежать. Чуть настроение качнулось – в аптеку за антидепрессантами. Намек на проблемы – к психотерапевту…
Я принялся штурмовать следующий лестничный пролет. Металлические перекладины опасно поскрипывали, но вроде держались. Со злобой почувствовал, что колени мои протестуют против таких физических упражнений и поскрипывают тоже. В такт ржавым ступенькам. Замерзшие пальцы так уже плоховато гнулись. Какого черта я перчатки не надел? В кармане же лежат, сунул перед выходом…
Вторая площадка. Снизу окна в цехе выглядели узкими полосами под потолком. На деле же каждое из них было выше человеческого роста. В раме застряли серые от грязи осколки стекол. Мерзкий пронзительный ветерок швырнул мне в лицо горсть мокрого снега. Уже тает, начал припорашивать. Напротив окна росло дерево. Все в засохших коричневых листьях, какое-то больное на вид. Как оно вообще здесь оказалось, неужели выросло за то время, пока завод был заброшен? Я посмотрел на цех. Да, разруха… Отличные кадры бы получились, зря Сережа боится сюда залезть.
Последний пролет. Лестница выглядит так себе. Одной ступеньки не хватает, другая явно скоро отвалится. Может, не лезть выше?
– Жан Михайлович? – раздался снизу голос Сережи. Как серпом по яйцам! Что значит, не лезть? Раз начал, то долезу до самой верхотуры! А там и на крышу можно выбраться, вон он люк…
Мне не хватило какого-то сантиметра. Думал, что хватаюсь за поручень на верхней площадке, но пальцы скользнули по ржавой пустоте. Раздался заунывный скрежет, и как в замедленном кино вся эта металлическая конструкция начала складываться.
Гладкие подошвы ботинок соскользнули со ступеней, пару секунд я трепыхался на одной руке, пытаясь найти еще хотя бы одну точку опоры. Но потом вставший на дыбы железный богомол ржавой лестницы стряхнул меня с еще одним натужным скрипом.
Я падал.
Бесконечно долгое мгновение, за которое, по идее, я должен был увидеть всю свою жизнь.
Неужели все, а?
Погибший с мечом в руке викинг попадает в вальгаллу, где его ждут бесконечные пирушки с пышнотелыми валькириями по вечерам, а днем сражаются в свое удовольствие. А куда попадает после смерти журналист, если погиб с пером в руке?
Я громко захохотал, поняв, что в последний момент своей жизни судорожно пытаюсь нащупать в своем кармане авторучку.
Глава вторая. Номер семьсот тридцать четыре
Холодно, блин.
Брр, какая же холодрыга! Не понимаю, какого хрена я лег спать под простынкой… И воняет еще чем-то так гадостно. Что такое могло протухнуть…
Стоп. Я что, все еще жив? Я же падал вместе с ломающейся прямо подо мной железной лестницей, меня должно было в фарш перемолоть на бетонном полу!
Приснилось?
Фух… Реалистичный такой сон, жесть просто.
Я пошевелился, пытаясь поджать под себя ноги и натянуть одеяло. Да что, твою ж мать, так мерзко воняет?!
Я продрал глаза и сбросил с лица тонкую ткань. Надо мной был побеленный потолок. Стена справа до середины покрашена в бледно-зеленой краской. На мою квартиру это ни разу не похоже. Тогда где я? В больнице? Выжил при падении?
Странно.
Шевелиться могу, и даже вроде ничего не болит… Только в правом запястье ощущается какое-то неудобство. Я поднял руку к глазам. На кусочке оранжевой клеенке ручкой было написано «№ 734». А кусочек этот привязан к руке жгутиком из скрученного бинта. Совершенно варварски, будто никто даже не подумал, что от такого обращения рука может и отпасть. Я попытался сначала развязать узел, потом просто перегрыз мешанину из тонких белых ниток зубами.
Попытался сесть.
И у меня это как-то сразу получилось. Пальцы уперлись в холодные борта металлической каталки, на которой мое тело и лежало.
– Эй! – позвал я. Вроде бы, из дальней части коридора раздавались какие-то звуки.
Прислушался. Да, точно. Вроде поет кто-то. Фальшивит.
Я прокашлялся. Подумал, что неплохо бы попить.
Почему, черт возьми, у меня ничего не болит? Даже если я выжил, то должен быть весь поломанный! Шок? Сломан позвоночник, чувствительность отпала? Почему я тогда так свободно двигаюсь? Я подвигал руками, поболтал ногами. Покрутил головой. Натурально, я чувствую себя гораздо лучше, чем когда просыпаюсь в собственной постели каждое утро! Никакой скованности в пояснице, не ноют колени, нет ощущения чего-то застрявшего между лопаток. И во что это я одет?
Брюки были не мои. Джинсы что ли? Какие-то странные только. Ботинки тоже не мои. Коричневые, потертые. Рубашка голубая. Правый рукав расстегнут, наверное, расстегнули, когда бирку привязывали. Неаккуратно расстегнули, пуговицу оторвали.
Бирка… Я снова схватил кусок клеенки с накорябанными авторучкой цифрами.
Огляделся, теперь уже внимательнее. Моя каталка стояла в глухом конце коридора, у стены напротив – еще одна каталка. Весьма заслуженного вида, видно, что тысячу раз перекрашивали, а краска все равно облупилась.
У изголовья моей каталки – дверь, обитая оцинковкой с массивным таким металлическим рычагом. Прямо на двери красной краской аккуратными буквами выведено: «Помещение для хранения тел № 1». А ниже приклеен листочек, на котором размашистым почерком написано: «Дверь закрывать на замок!!!»
Вот оно что.
Я в морге.
Умер, и мое бренное тело забыли поставить в холодильник. Тогда получается, я призрак? Поэтому ничего и не болит?
Я похлопал себя по коленкам. Да нет, вроде пальцы ощущают вполне себе теплую плоть. Только вот что-то как будто не так… Будто ноги худее, что ли… И длиннее… Или мне кажется?
Я спрыгнул на пол. Линолеум. Стремный, побитый жизнью и колесами каталок линолеум. Сначала было как-то боязно отпускаться каталку. Поверить в то, что я могу самостоятельно передвигаться было чертовски сложно. Но не стоять же тут всю ночь, рядом с это каталкой! «Она же двигается, просто с собой ее укати, делов-то!» – ехидно подсказал внутренний голос. «А и действительно!» – подумал я, ухватил каталку покрепче, покатил в сторону источника звука. Интересно, кстати, почему я решил, что сейчас ночь? В коридоре было светло, все матовые «таблетки» светильников, кроме одной, были включены. Окон не видно.
Еще одна дверь, на которой той же красной краской было написано не очень понятное «Секционный зал». Хм, интересно. Вроде голос не оттуда, но мне просто стало любопытно. Никогда раньше не случалось бывать в моргах. Не заперто. Я осторожно заглянул. Комната была совсем небольшой, и под определение «зал» не очень подходила. Стены до самого верха заложены дешевой кафельной плиткой унылой серо-голубой расцветки. На полу – тоже плитка. Коричневая и светлая, выложенная даже каким-то веселеньким узорчиком. Два длинных стола, металлические. В изголовье каждого – мойка с раздельными кранами. В правой – свернутый рыжий шланг. Есть окно, но оно наглухо закрашено краской. На подоконнике стоит железный судок, в котором свалены разные блестящие инструменты. На вид не особенно чистые. У стены три эмалированных ведра. Обычная раковина, тоже с раздельными кранами. Но какой-то умелец присобачил на них смеситель, собранный из синего резинового шланга.
Узкий стол вдоль стены. Какие-то ящики и почему-то весы. Обычные такие, синие треугольные, я сто лет уже таких не видел, как в овощном магазе советского образца.
Шкаф со стеклянными дверцами. Наверное, это для тех инструментов, которые сейчас свалены кучей на подоконнике.
Еще один стол, обычный, письменный. Покрыт такой же оранжевой клеенкой. Блин, неужели ее до сих пор где-то применяют? Я честно считал, что этот ужас остался в далеком прошлом… Хотя я давненько в бесплатных больницах не был. Здесь все было таким, будто с прошлого века не менялось.
Я замер.
Не то, чтобы я такой тугодум, и до меня сразу не дошло. Это комната для разделки трупов. Ну, в смысле, вскрытия. И я, такой, вперся сюда, и чуть ли не хватался за все руками. А я вообще знаю, от чего умерли те, которых потрошили на этих столах?
Я быстро вышел за дверь и снова схватился за каталку.
Ага. То есть, когда мне стало любопытно, что там за дверью, я сразу же забыл о том, что без этой дурацкой каталки я боюсь ходить. Ну так-то можно было ее и внутрь закатить, дверь на это была вполне рассчитана, порога никакого не было…
«Интересно, а как ты себе представляешь морг, двери которого НЕ рассчитаны на каталку? – мысленно спросил я сам себя. – Подвозят каталку к двери, потом берут тельце нежно за руки и за ноги… Если они есть вообще…»
– Шизгара! Ебейба шизгара! – раздалось из дальнего конца коридора. Там заскрипела и хлопнула дверь, потом еще раз. Раздалось журчание. Потом зашумел смывной бачок. Снова хлопнула дверь.
– Эй! – крикнул я и покатил каталку вперед. Коридор поворачивал под прямым углом, поэтому мне не было видно того, кто только что ходил отлить. А кто вообще в морге работает? Дежурный врач? Или санитар?
Почему я за всю свою долгую журналистскую карьеру ни разу не писал про морг? Как на другой планете нахожусь, право слово.
Каталка ударилась в стену, не вписавшись в поворот. Краска в этом месте была уже облуплена, видимо, не я один такой. Надо просто взяться поудобнее, за ручки, а не за борт. Тогда она будет более управляемой.
Так, стоп!
Нафига я вообще тащу эту каталку за собой? Я отлично могу ходить и без нее!
Я зашагал вперед. Пора уже было сообщить местному аборигену, что я выжил. И вещи свои тоже неплохо бы получить. Такси вызвать, поехать домой и залезть в ванну. Запах этот смыть с себя жуткий.
Я потянул носом. Пахло не только формалином. Отчетливо тянуло табачным дымом. Он прямо здесь курит? Что за дичь?!
После короткой экскурсии в секционный зал, я перестал хвататься за ручки дверей. И образ домашней ванной начал надо мной прямо-таки доминировать. Да, точно. Ванну. Почти кипяток. И оттереться мочалкой, а потом щеткой. И шмотки эти непонятные выкинуть… Откуда они вообще на мне взялись? Кто и нафига меня переодел? Грабители какие-то? Ну да, конечно. Сережа испугался и сбежал вместе со своим фотоаппаратом, а в цех пробрались какие-то маргиналы с тюком старой одежды. Увидели меня посреди ржавых железных арматурин, стянули с меня мои ботинки, брюки и толстовку. И куртку. Потом поняли, что голый труп будет смотреться более подозрительно, чем одетый. Натянули на меня эти дешевые джинсы и рубашку…
Боже, какой бред лезет мне в голову!
Я приоткрыл дверь из-за которой слышался голос.
Ага. А вот, собственно, и хозяин голоса. Молодой парень с не очень опрятной гривой, закрывающей шею. Рубаха в каких-то ярких узорах и расклешенные брюки, как будто он сам их сшил из двух других пар брюк. Поверх этого – белый халат. Рукава закатаны до локтя. В одной руке плоская коробка размером с альбомный лист. А другой он колдует над лицом лежащего на столе тела старушки. Гримирует он ее что ли?
В зубах зажата дымящаяся беломорина.
– Прошу прощения… – тихо сказал я и кашлянул.
На несколько секунд парень замер каменной статуей. Потом медленно, очень медленно разогнулся и повернул голову ко мне.
– Аааааа! – заорал он. И не сказать, чтобы я его осуждал за такую реакцию. Плоская коробка выпала из его руки и грохнулась на кафельный пол.
– Тихо, тихо, – снова заговорил я. – Я не кусаюсь!
«Я бы вот так не разбрасывался обещаниями, кстати, – ехидно заметил внутренний голос. – Ты же не можешь быть стопроцентно уверен, что ты не зомби».
– Уф… – парень схватился сначала за сердце, потом за задницу. – Ну нельзя же вот так врываться… Я чуть в штаны не наложил…
– Не наложил? – усмехнулся я.
– Вроде нет, – мой собеседник криво улыбнулся. Над его верхней губой были дурацкие усишки. И целиком весь он выглядел так, будто подражает кому-то из «Битлз». – Подожди… Ты семьсот тридцать четвертый, да?
– Эээ… Если ты про бирку на руке, то да, – сказал я.
– Вот дубина, я же забыл тебя в холодильник поставить! – парень хлопнул себя ладошкой по лбу. – Ой, что я несу, ты же ожил… А если бы я тебя в холодильник сунул, то ты бы там и замерз насмерть. Ааа! Мне же никто не поверит… Хотя как не поверит, вот же он ты?
– Да не нервничай ты так, – сказал я и шагнул вперед. – Это морг какой больницы?
– Вторая городская, – парень присел рядом с грохнувшейся на пол коробкой. – Вот дубина, грим расколотил… Надежда Павловна мне завтра все волосы повыдирает. Она его по блату достала…
Он бережно поднял расколовшуюся на две части коробку с пола. Да, точно, театральный грим. У него пальцы даже до сих пор измазаны. Указательный в красном, а на среднем – светло-голубой. Устраивал старушке посмертный макияж что ли?
– А зачем грим? – спросил я.
– Что значит, зачем? – мой собеседник выпучил глаза. – Чтобы вид был приличный. Похожий на себя при жизни. Или даже лучше. Они, знаешь ли, всякими к нам приезжают. И с перекошенными рожами, рот раззявлен, глаза открыты. Трупные пятна, опять же. А им скоро на выход. Думаешь, им было бы приятно лежать перед всеми таким некрасивым? Вот я и занимаюсь… Коробку вот из-за тебя разбил. Может, заклеить как-нибудь можно? Знаешь, как удобно с этим гримом? Где новую-то взять?