bannerbannerbanner
Название книги:

Блеск минувших дней

Автор:
Гай Гэвриел Кей
Блеск минувших дней

004

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Рексу Кею – с любовью.

Спасибо, брат, первый мой читатель,

поддерживающий меня всю жизнь.



 
Небесные сферы летят в бесконечность,
Но прошлого миг остается навечно.
Ночник воскрешает детали и лица,
Минувшее – с нами, минувшее – длится.
 
ЧЕСЛАВ МИЛОШ

Copyright © 2019 by Guy Gavriel Kay

© Перевод Н.Х. Ибрагимова, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2021



Главные действующие лица

(в основном приведены по тем городам, откуда они родом, и не обязательно в связи с тем местом, где они впервые встречаются в тексте)


В Серессе:

Гвиданио Черра, также называемый Данио, а иногда – Данино.

Алвизо, его кузен, книготорговец в Серессе

Брунетто Дузо, стражник

Герцог Лучино Конти, болеющий после инсульта

Риччи, исполняющий обязанности герцога


Петронелла, Дарио, Маурицио соседи Гвиданио


В Мачере:

Герцог Ариманно Риполи

Коринна, его жена

Адрия, их младшая дочь


В Акорси:

Фолько Чино д’Акорси, командующий войском наемников

Катерина Риполи д’Акорси, его жена, сестра герцога Мачеры, Ариманно


Люди Фолько:

Альдо, его кузен и лейтенант

Джан

Коппо Перальта

Леоне


Ванетта, сестра Фолько (покойная)


В Ремиджио:

Теобальдо Монтикола ди Ремиджио, правитель Ремиджио, командующий войском наемников

Джиневра делла Валле, его любовница, мать двух его младших сыновей

Труссио, его старший сын от покойной жены

Герардо Монтикола, брат Теобальдо, главный советник Ремиджио


Люди Монтиколы:

Гаэтан, его лейтенант, из Феррьереса

Коллючо, командир его роты


В Авенье:

Гуарино Пезелли, основатель прославленной школы в Авенье

Эридзио и Эвардо Риччьярдиано, братья, правители в Авенье


В Милазии:

Граф Уберто Милазийский по прозвищу Зверь

Новарро, его главный советник

Морани ди Россо, главный дворецкий замка

Опичино Валери, торговец

Эриджио, его старший сын


В Фиренте:

Пьеро Сарди, банкир, правитель Фиренты

Версано, его старший сын

Антенами, его младший сын

Ариберти Борифорте, командир его армии


В Родиасе:

Верховный патриарх Скарсоне Сарди, племянник Пьеро


В Бискио:

Кардерио Саккетти, башмачник

Мина Саккетти, его тетушка

Леора, его дочь

Карло Серрана, наездник на скачках в Бискио


А также:

Елена, странствующая целительница

Брат Нардо Сарцерола, священнослужитель

Горо Кальметта, купец из города Россо

Маттео Меркати, знаменитый художник

Гурчу, калиф ашаритов, осадивший Сарантий

Часть первая

Глава 1

Ночь. В большой комнате – давно уже немолодой мужчина. Фонари и лампы, факелы в кронштейнах, красивый стол, высокие окна, закрытые ставнями, картины на стенах в полумраке. Мужчина не одинок, но все равно память возвращает его в те времена, когда он был молод. Это свойственно всем нам. Запах, голос, имя, человек, напоминающий кого-то, кого мы знали, уносит нас в прошлое… В этот момент что-то происходит, но возникает некая задержка, пауза в быстрой смене событий и лиц, а прошлое ночью становится ближе.

Мужчина вспоминает одну историю из тех времен, когда он был молод и познавал мир и свое место в нем. Он не может и не станет восстанавливать в памяти всю эту историю целиком, ведь нам доступны лишь разрозненные фрагменты прошлого, даже своего собственного. И оно принадлежит не только нам – сохранившееся в памяти, в записях, в услышанном или прочитанном. Мы можем воссоздать лишь часть его. Иногда этого достаточно…

* * *

Моряки говорят, что капли дождя начинают скучать по туче уже тогда, когда падают сквозь свет или мрак в море. Так и я скучаю по ней, падая сквозь свою жизнь, время, бесконечную суету. Она до сих пор иногда снится мне по ночам, но сны эти ничего не значат. В них только я сам и моя тоска по тому, чего никогда не будет.


Я очень хорошо помню ту осеннюю ночь. Было бы странно, если бы я забыл, ведь именно тогда дорога моей жизни сделала резкий поворот, противоположный направлению, которому я следовал до тех пор. Она «изменила дугу моих дней», как сказал бы Гуарино. Я мог запросто погибнуть, и тогда вообще никакой линии не было бы. И долго еще после этой истории в моей памяти возникали образы кинжалов: того, который носил я, и того, который пустили в ход раньше, чем я выхватил свой.

Я обязан жизнью Морани ди Россо и зажигаю свечи в память о нем. Он был хорошим человеком. Справедливости ради замечу, что любой друг Гуарино просто не мог быть иным. Морани, главный управляющий во дворце Милазии, принял меня на службу по рекомендации Гуарино. Вот почему я находился во дворце в ту ночь, когда девушка убила графа Уберто по прозвищу Зверь.

Должен сразу сказать, что я учился в школе Гуарино вовсе не потому, что мой отец занимал какое-то видное положение в обществе. Когда Гуарино, лучшему человеку нашего времени, предложили открыть школу при дворе в Авенье, он согласился, но с условием: ему позволят принять несколько детей незнатного происхождения – умных и одаренных, – которых он будет обучать наравне с сыновьями и некоторыми дочерями аристократов.

Только благодаря этому я туда и попал. Мой отец был портным в Серессе. Я не стыжусь признаться в этом. Я знаю, кем он был, как знаю, кем был я и кто я сейчас. На меня обратил внимание священник из нашего местного храма у большого канала. Он отметил, что я сообразителен, недурно сложен и благовоспитан, да к тому же легко усваиваю буквы и цифры.

Портные в Серессе (как и в других местах) действительно имеют некоторое положение в обществе. Они вхожи в дома сильных мира сего, беседуют с ними во время примерки, узнают об их делах и потребностях (и это касается не только одежды), а иногда даже формируют эти потребности. В наше время внешний вид при появлении в общественных местах имеет значение. Полагаю, впрочем, что так было во все времена.

По настоянию нашего священника отец упомянул обо мне в письме к одному из своих покровителей, члену Совета Двенадцати, потом священник сам написал письмо этому человеку, и… закрутилось. Я вспоминаю мать в утро моего отъезда – она спасла от кота желтую птичку. Прогнала кота прочь, потом повернулась и крепко обняла меня на прощание. Не знаю, плакала ли она; если и плакала, то уже после того, как я уехал.

У Гуарино в Авенье я провел семь лет. Теперь там, во внутреннем дворике дворца, напротив здания, где раньше размещалась школа, установлен его бюст. Школу давным-давно закрыли. Гуарино умер, мой отец (да хранит Джад его душу) умер – как и многие из тех, кто сыграл важную роль в моей жизни. Это неизбежно, если вы живете достаточно долго.

В школе в Авенье прошло мое детство, там оно и закончилось. Я научился не просто грамотно и красиво писать, но достиг в этом большого мастерства. Научился вести светскую беседу в хорошем обществе и приводить остроумные доводы в споре. Овладел навыками обращения с оружием и освоил новые способы ведения счетов. Научился петь (по правде говоря, посредственно), ездить верхом и ухаживать за лошадьми, что стало величайшей радостью всей моей жизни.

Я научился соблюдать этикет в обращении с вышестоящими, а также с равными мне и подчиненными, – и делать это, по крайней мере внешне, непринужденно. Мне поведали кое-что из древней и новейшей истории Батиары, хоть о событиях нашего времени рассказывали очень осторожно, поскольку кое-что не произносилось вслух даже в нашей школе. В конце обучения я уже помогал присматривать за младшими учениками и не торопился покидать этот тихий уголок.

Некоторые из нас научились читать тексты древних. Мы узнали о лежащем на Востоке Сарантии, Городе Городов – каким он был тысячу лет назад и каким стал сейчас. О том, что в наше время ему угрожают ашариты-звездопоклонники. Мы слушали легенды об императорах и колесничих.

Любовь к языкам и легендам, наряду с посещением дворцовых конюшен Авеньи, во многом объясняли, почему я оставался при своем учителе дольше большинства учеников. Все это – и то, что я его любил.

Я подумывал стать книготорговцем и переплетчиком дома, в Серессе, где торговля процветала, но Гуарино сказал, что мое место при дворе – там я смогу применить то, чему он меня научил, и поделиться своим знанием с другими. Он считал это частью своей задачи – посылать мужчин, а иногда и женщин, в большой мир, чтобы они оказывали влияние, призывали других становиться лучше, несмотря на то, что повсюду царствует жестокость и войны не прекращаются ни в Батиаре, ни за ее пределами.

У тебя будет еще достаточно времени, чтобы издавать и продавать книги, сказал он, если ты решишь, что тебе действительно этого хочется. Но сначала займи положение, которое позволит тебе вернуть кое-что из полученного здесь.

Он написал письмо старому другу, и так Морани ди Россо и Милазия вошли в мою жизнь. Морани предложил мне должность при тамошнем дворе. При дворе Зверя.

Иногда мы сами делаем выбор, иногда его делают за нас другие.

Я часто думал о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы я уехал домой, в Серессу, и занялся книготорговлей – сам или на паях с кем-то еще. Например, с моим двоюродным братом Альвизо, который тогда только открыл книжную лавку на берегу одного из небольших каналов. Но Альвизо не учился в прославленной школе в Авенье. Жизнь не преподнесла ему такого подарка. А предоставленные возможности – это ответственность. Нас так учили.

 

Поэтому я поехал в Милазию. Среди правителей больших и малых городов-государств Батиары всегда были и есть скверные люди, но вряд ли кто-то стал бы спорить с тем, что Уберто, правитель Милазии, был одним из худших. Всегда интересно – и тогда, и сейчас, – как порочным людям удается захватить власть, почему их принимают и поддерживают подданные, если зернохранилища полны, а жители сыты? Если война не приводит голод к городским стенам. Уберто однажды замуровал своего врага в бочке живьем, чтобы проверить, будет ли видно, как отлетит душа пленника, когда тот умрет.

Если кому-то суждено быть убитым, мы хотим, чтобы это произошло где угодно, лишь бы подальше от нас. Мы думаем так даже за молитвой. В наше время, когда города-государства нанимают армии, чтобы те сражались за них на склонах гор и в речных долинах, когда эти армии самостоятельно устраивают набеги, когда Верховные патриархи воюют с одной половиной знати и тайно сговариваются с другой, некоторые рассматривают конфликты правителей как соблазнительную возможность расширить собственную власть.

Злые, голодные солдаты разрушают города и селения, потом проходит лишь год, и их снова грабят. Начинается голод, а с ним – болезни. В тяжелое, гибельное время сильному и внушающему страх правителю, способному сберечь свой город, прощают многие преступления, которые он совершает у себя во дворце.

Это не было тайной. Уберто Милазийский приобрел дурную славу тем, что творил у себя в покоях по ночам, когда на него накатывало соответствующее настроение. Шепотом передавались слухи о юных телах, бездыханных и изуродованных, которые выносили через малые дворцовые ворота под покровом темноты. А добрые люди все равно служили графу, оправдываясь перед Богом, как могли.

Уравновешивающие деяния души… Покорность встречается чаще, чем ее противоположность – восстание в гневе и сопротивление. В нашем мире волки обитают и под сводами прекрасных дворцов, и в темных лесах, и на диких пустошах.

В те годы люди отсылали своих дочерей прочь из Милазии и окрестных деревень только потому, что Уберто был тем, кем он был. Впрочем, когда не удавалось вовремя найти подходящей хорошенькой девушки, он приказывал приводить к нему мальчиков.

Об этом все знали, как я уже сказал. Мы в Авенье тоже слышали эти истории. Некоторые ученики, более знатные, чем я, даже шутили, что право требовать себе девиц для развлечения (насчет мальчиков никто не шутил, это было слишком рискованно) – одно из преимуществ власти.

Надо отдать им справедливость, они не говорили о праве убивать, только об удовольствиях на одну ночь… ну, или не на одну.

Уберто никогда никого не приглашал к себе больше, чем на одну ночь. Большинство его «гостей» возвращались домой и даже получали денежное вознаграждение – правда, девушкам потом трудно было выйти замуж, а мальчики были опозорены.

Однако живыми его дворец покидали не все. Не все.


Впервые я мог погибнуть в ту ветреную осеннюю ночь, если бы Морани, узнав, что девушку доставили, не отправил меня по черной лестнице за вином.

Когда к графу привозили кого-нибудь ночью, Морани лично становился на пост у входа в покои Уберто, словно не хотел перекладывать бремя на душу другого человека. Он поступал так много лет.

Летом и осенью того года он предпочитал, чтобы я был рядом с ним до и после того, как их привозили, но не в те минуты, когда девушка или мальчик поднимались по лестнице.

На моей памяти это случалось уже трижды. Та ночь была четвертой. Я не верю в священные числа, просто рассказываю историю, как помню.

Стоя у входа в покои графа, мы с Морани беседовали о мудрости прошлого. По его просьбе я читал ему на память стихи, пока за дверью Уберто делал то, что он делал. Иногда мы кое-что слышали. Морани при этом становился печальным, и, как мне казалось, я замечал и другие чувства у него на лице. Как правило, он велел мне говорить – о философах, о необходимости сдержанности, о просвещенном безразличии к колесу Фортуны. Он пил вино, принесенное мною, но всегда соблюдал меру.

Морани не мог оградить меня от того, что происходило в покоях, – только от личного участия в сопровождении ночных гостей Уберто. После этого управляющий все же требовал, чтобы я остался с ним. Возможно, ему было тяжело там в одиночестве. Возможно, он полагал, что мне необходимо узнать темные стороны жизни наряду со светлыми. Я часто думал с тех пор, что в каком-то смысле такова и Батиара: искусство, философия – и звери.

Если бы я стоял рядом с Морани в тот момент, когда девушку вели вверх по лестнице при свете факелов, если бы доставившие ее стражники увидели меня вместе с ним, то, вне всякого сомнения, меня сочли бы в равной степени ответственным за то, что произошло потом.

Но меня не увидели. Только Морани ласково приветствовал девушку и впустил в покои, предварительно тщательно проверив, нет ли у нее оружия. Стражники уже обыскали ее перед лестницей, но, как главный управляющий дворца, мой покровитель обязан был лично досмотреть гостей у этой двери.

Тем не менее я был там. Я действительно ее видел.

Я уже поднялся с флягой вина и стоял в тени на черной лестнице, вне поля зрения стражников и девушки, но сам их видел. И я знал, кто она такая.

Не думаю, что она вспомнила бы меня, но я узнал ее с первого взгляда. Прошло не так уж много времени. И я сразу понял: что-то не так.

Я ничего не сделал, ничего не сказал. Я позволил этому случиться.

Честно признаю, что вина за смерть Морани ди Россо лежит на мне. Я многим ему обязан, и он мне очень нравился. Он был добрым человеком, у него подрастали детишки, а я узнал эту женщину, но все-таки позволил событиям развиваться в том направлении, в каком они двигались, в том числе – и казни с расчленением на площади.

Я часто думал о том, что мир, который сотворил Бог, – по крайней мере, в наше время – не слишком добр к хорошим людям; уж не знаю, как это характеризует меня и мою собственную жизнь. Мы копим грехи и вину, проживая свои дни, совершая выбор, делая что-то или бездействуя. За этот грех, за смерть Морани, будут судить меня. Впрочем, на моей совести есть и другие.

* * *

Она замечает силуэт слуги в полутьме, на второй лестничной клетке. Человек что-то держит в руках, вероятно, вино. Неважно. Важно изобразить волнение, но не страх, чтобы управляющий не заподозрил, что она что-то скрывает. Она напоминает себе, что чувствует себя неловко в этой красивой одежде, которую ей прислали из дворца графа.

Они обсуждали это, когда составляли план, когда она согласилась рискнуть, хотя Фолько ясно дал понять: это всего лишь мысль, идея. Он не мог ей приказать. Разумеется, не мог. Он сказал, что совершенно уверен – все получится.

Она ему поверила. Не стал бы он посылать ее на верную смерть. Ни ради Милазии, ни ради чего-либо другого. Она не должна погибнуть, выполняя его задание. Она – его оружие, а хороший командир бережет свое оружие. И к тому же она – его племянница.

Она ответила «да» без колебаний. Колебаться вообще не в ее характере, и к тому же для согласия существовало множество причин. Например, Уберто Милазийский вызывал к себе детей и убивал их. Кроме того, она не отличалась мягкосердечием – в ее семье таких не водилось, – а Уберто… он вызывал у нее отвращение. Проблема заключалась в том, что она никогда прежде никого не убивала; той ночью она это хорошо понимала, и ей было нетрудно выглядеть встревоженной, стоя перед управляющим. Она действительно тревожилась и, когда улыбалась управляющему, губы ее дрожали. Да, она была хорошей актрисой; отчасти в этом и заключалась приносимая ею польза.

Управляющий мягко представляется ей. Проверяет, нет ли у нее оружия, как и стражники до того. Правда, они получали удовольствие, обыскивая ее, он же делает все необходимое сдержанно, с достоинством, но тщательно.

– Как тебя зовут, девушка? – спрашивает он. В ответ она называет имя, которое они с Фолько придумали для нее, когда она переехала на ферму за пределами города четыре месяца назад.

Супруги, которым заплатили, чтобы они изображали ее родственников, у которых она поселилась, якобы после смерти матери, должны были скрыться этой ночью. Прямо сейчас они должны со всей возможной скоростью нестись в осеннюю тьму, надеясь на то, что хаос во дворце и в городе отсрочит расспросы и погоню, что не найдется никого, кто сохранит ясность ума и сможет отдать распоряжение о поимке беглецов.

В оплату услуг входили уже поджидающие лошадь и повозка, а также больше серебра, чем они видели за всю свою тяжелую жизнь. Вот почему супруги покинули родной дом, почти ничего не взяв с собой и даже не затушив огонь в очаге, – из трубы поднимался дым, чтобы окружающие ничего не заподозрили. Они очень рисковали, но тем, кто хочет преуспеть в этой жизни, приходится рисковать. Капитаны Фолько разбирались в людях и сделали хороший выбор. Адрия желала этим двоим удачи, но не стала тратить время на раздумья о них. Фортуна капризна, а с верой у нее были сложности по целому ряду причин.

– Он сегодня настроен мирно, – говорит управляющий.

Она понятия не имеет, правда ли это или мужчина просто хочет унять ее страх. Но все же кивает и тихо произносит:

– Это хорошо, мой господин?

Он вздыхает. Сразу видно, что ему ее жаль, но ей плевать. Он ведь все равно отправляет ее к этому человеку, не так ли?

Ничто не имеет значения. В любом случае – выполнит ли она то, для чего пришла сюда, или потерпит неудачу в той комнате, – этому человеку, ди Россо, сейчас грозит смертельная опасность. Если только, обыскивая ее, он не…

Он ничего не обнаружил. Возможно, будь на его месте женщина, она заметила бы, а может, и нет. Но женщины там все равно не было.

У Фолько служит один человек из Эспераньи, который владеет искусством, почти неизвестным в Батиаре. Ей было страшно, когда она готовилась на ферме после того, как ее призвали, но со страхом можно справиться, он не помешает действовать. Фолько часто говорил это им всем: «Ты не отрицаешь, что испытываешь страх, ты им управляешь».

Она была старше совсем молоденьких девочек, которых предпочитал Уберто, и, наверное, слишком высока, но, бесспорно, красива, а таких в Милазии и окрестностях осталось немного. Она никогда не ходила на рынок (это показалось бы слишком вызывающим), но и не пряталась от людей с соседних ферм, а уж те, кто готов за вознаграждение доложить дворцовым стражникам о подходящей девушке, всегда найдутся. Именно на это они с Фолько и рассчитывали. Люди, как правило, предсказуемы, если хорошо все продумать. Это Фолько тоже все время повторял.

Тем не менее она пожелала мучительной смерти тому человеку, который сообщил о ней стражникам.

Конечно, это могла быть и женщина. Она предпочитала думать иначе, но почем знать? Люди ужасающе бедны. Крестьян угнетали, разоряли налогами, чтобы ремесленники и торговцы в городах лучше относились к своим правителям и потому были менее опасны. Даже Фолько в Акорси поступал так же. На несколько дополнительных монет можно было с приходом зимы купить дрова и еду, тем самым сохранив жизнь детям и взрослым. Всем хотелось того, чего у них нет, пусть даже это был просто хлеб или тепло. Гурчу, правитель ашаритов, мечтал захватить Сарантий, Город Городов. Ей самой хотелось куда больше свободы, чем предлагал женщине этот мир. Некоторые желали любви.

Фолько хотел получить Милазию. Это был еще один ход в долгой игре против старого врага, и врагом этим был, разумеется, не Уберто.

Вряд ли он смог бы сразу же заявить права на этот город, хотя, если этой ночью ей удастся совершить задуманное и начнется неразбериха, шанс был. Главное, что даже угроза господства Фолько над Милазией выбьет из колеи Теобальдо Монтиколу, чьи земли и город лежали к югу отсюда. А такой безрассудный и жестокий человек, как Монтикола, вряд ли удержится от опрометчивых поступков в сложный момент.

Некоторое время назад она узнала о том, что вражда между Фолько Чино д’Акорси и Монтиколой ди Ремиджио играла важную роль в мире. По крайней мере, в этой его части. Ведь именно эта вражда привела ее сюда сегодня ночью, не так ли? В этот дворец. «Ее собственный выбор», – так она себе говорила, и это было почти правдой.

– Если он настроен мирно, это почти всегда предвещает более спокойную ночь, – отвечает управляющий на ее вопрос. Более спокойную, думает она. – Старайся… угодить ему, но не слишком усердствуй. Он любит… графу нравится чувствовать, что девушка неопытна в… таких делах.

– Я еще девица, – говорит она. Кстати, это правда.

– Разумеется, разумеется, – быстро отвечает управляющий, и она видит при свете лампы, что он покраснел. Потом он откашливается. – Я буду ждать. На этом самом месте.

 

– Зачем, мой господин? – спрашивает она довольно опрометчиво.

– Ну, чтобы вызвать стражников, которые проводят тебя домой.

– О. Значит, вон оно как. Спасибочки, – она подражает деревенскому выговору. – А он сделает мне больно? – Ей кажется, что девушка может спросить об этом, учитывая ходившие слухи.

Управляющий отводит взгляд.

– Просто… будь послушной. Как я уже сказал, он сегодня настроен мирно.

– Да, мой господин, – отвечает она, по-прежнему видя тот силуэт на лестнице для слуг. Оба стражника уже ушли, спустились по парадной лестнице.

– Что ж, тебе пора, – говорит управляющий.

Он проводит ее до тяжелой двери. Тихонько стучит.

– Пусть она войдет, – немедленно раздается голос, и ее действительно охватывает страх.

Управляющий открывает дверь. Адрия входит. Дверь за ее спиной захлопывается.

Красивая комната. Она выросла в более богатом и просторном дворце, иначе при виде такого великолепия ее охватил бы благоговейный трепет. Необходимо сделать вид, что так и есть, напоминает она себе.

Два окна на дальней стене, по обеим сторонам от камина. Еще одна дверь, слева от нее, приоткрыта. Вероятно, ведет во внутренние покои. На полу перед вторым камином – узорчатый ковер. Лампы на столах, для лучшего освещения, на одном столе – вино. Бутыль почти пуста, отмечает она.

Слева от нее, у стены с полуоткрытой дверью, стоит кровать. Там нет ковров, а деревянный пол местами покрыт темными пятнами. Она знает, что это за пятна, но запрещает себе бояться. Справа от нее на стене – два гобелена со сценами охоты, освещенные огнем камина. Так, значит, он воображает, будто охотится на них всех. На нее.

Она пришла сюда, чтобы положить этому конец. Этой ночью он – дикий зверь, а она – охотница. Она всю жизнь охотилась на диких зверей в лесах вокруг их собственного дворца. Эта мысль придает ей смелости. Она улыбается дрожащими губами и преклоняет колени на ковре, робко приветствуя графа. Опускает голову, сжимает руки, но молчит. Было бы большой дерзостью, заговори крестьянка с правителем Милазии прежде, чем он ей велит это сделать.

– Встань, – приказывает он низким, спокойным голосом. – Я посмотрю на тебя.

Она быстро встает, все так же потупившись. Он приказывает ей поднять голову. Она подчиняется, стараясь не смотреть ему в глаза. На нем халат синего шелка, свободно подпоясанный. Под халатом – ничего. Он крупный мужчина; немолодой, но все еще брюнет, почти без седины. Военачальник, который командовал армиями и завоевал этот город мечом. Такое часто случалось. Фолько тоже наемник.

Но Фолько не такой, как этот человек. Этот – чудовище, и она пришла в его логово. Пламя в камине дрожит. Это мой выбор, снова напоминает себе Адрия.

– Ты такая старая, – произнес граф Милазии. – Товар, забытый на прилавке на солнцепеке. Увядающий, как увядает все прекрасное. – Это звучало, как стихи, только вот в ее жизни на стихи вечно не хватало времени. – Расстегни пуговицы, – велит он. – Ну же. Покажи себя.

Она смотрит на него, широко раскрыв глаза. Чуть было не прикусывает губу, но вовремя спохватывается. Он улыбается и подходит ближе. Кладет ладонь на ее предплечье – не резко, просто для того, чтобы подвести ее к одному из каминов. Там больше света, понимает она. Он хочет ее рассмотреть. Она дрожит. Это уже была не игра. «Ты не отрицаешь страх, ты его побеждаешь». Она подносит руки к пуговицам платья, которое привезли для нее на ферму: зеленый корсаж, отдельные рукава – красно-коричневые, как и длинная юбка, доходящая до щиколоток.

Он наблюдает, не отрывая глаз от ее пальцев. Пуговицы твердые, нетрудно сделать вид, что все это в новинку для нее, рослой, неуклюжей крестьянской девицы, привыкшей носить тунику до колен, которую надевают через голову. Если бы граф осмотрел ее руки, то убедился бы, что они огрубели от работы. Она провела здесь, на ферме, несколько месяцев, а перед тем, как поехать на юг, работала на открытом воздухе в Акорси. Это придумал Фолько. Он из тех, кто все продумывает заранее.

Граф отходит немного назад, пристально глядя на нее. Она заканчивает возиться с пуговицами, и верх платья распахивается.

– Старая, – снова произносит Уберто, который смотрит не на ее руки, а на грудь. – Слишком старая, слишком долговязая. Перезрелый плод. И губы тонкие.

Ей нужно, чтобы он ее поцеловал или она поцеловала его руку. Но он не должен понять, что она этого хочет. Все чего-нибудь хотят, думает она.

Он опять подходит ближе. Она отворачивается.

– Нет, – произносит граф Уберто Милазийский. – Нет. Ты не должна отворачиваться. Только не от меня.

Она молчит. Он кладет два пальца левой руки ей на щеку и силой поворачивает ее лицом к себе. Она начинает дрожать. При виде этого он улыбается.

Ему нравится, когда его боятся, думает она.

Он передвигает руку с ее щеки на затылок, вцепляется ей в волосы и притягивает к себе. Его рот накрывает ее губы, грубо впиваясь в них.

В то же мгновение его правая рука вонзает в ее бедро кинжал.

Адрия вскрикивает. Боль подобна стремительной и мощной волне, и она понимает: возможно, клинок этого человека отравлен.

Только вот у нее самой яд на губах.

Между слоем яда и непосредственно кожей специальная прослойка, которая защищает от смерти носителя. По крайней мере, так обещал ей человек из Эспераньи, когда она еще была дома, в Акорси.

Уберто проворачивает кинжал в ране, потом выдергивает его. Адрию пронзают боль и отчаяние.

– Мой господин! – восклицает она. – За что?!..

– Больно, да? В самом остром наслаждении сокрыта боль, – говорит человек, который был здешним правителем. – Сегодня ночью ты это узнаешь.

Он все еще держит в руке клинок. Адрия смотрит вниз. На ее разорванном платье проступает кровь, и на ковре кровь тоже. Серьезная рана. Неизвестно, сможет ли она идти. Если нет, это означает смерть.

Но…

Она позволяет себе сделать несколько нетвердых шагов к камину, словно потеряла равновесие из-за раны в ноге. Он наблюдает за ней потемневшим взглядом. Можно даже сказать – голодным.

– Мы рождаемся в крови, – говорит Уберто Милазийский. – Девушке твоего возраста это должно быть известно уже много лет.

Адрия опирается рукой о стену рядом с камином.

– Мой господин, – повторяет она, всхлипывая. Ей кажется, что нога вот-вот перестанет ее держать. Она и в самом деле не знает, сможет ли опереться на нее. Ей хочется заплакать. «Все чего-нибудь хотят».

– Раздевайся, – велит он. – Надо взглянуть на твою рану. Мы должны ею заняться.

– Вы ударили меня кинжалом, мой господин, – отвечает Адрия, чтобы потянуть время. Человек из Эспераньи обещал, что долго ждать не придется.

– Да, ударил. И, возможно, ударю снова, а также проделаю еще некоторые другие…

Человек из Эспераньи не солгал. Уберто Милазийский начинает фразу, но так и не заканчивает ее, как не закончит уже никакую другую.

При виде того, как кинжал падает из его руки, Адрия ощущает не только облегчение, но и, кроме всего прочего, холодное удовольствие. Быть может, она умрет здесь, если не сможет нормально двигаться, но когда стоящий перед ней мужчина подносит руку к горлу, открывает рот, чтобы закричать, оттуда не вылетает ни звука. Это человек из Эспераньи тоже обещал: жертва не сможет закричать, позвать на помощь. Уберто просто рухнет, не произнеся ни слова, хотя при падении может возникнуть шум.

Шум действительно был, но негромкий. Уберто вытягивает руку в поисках опоры, но там, где он стоит, ничего не оказалось. Те, кто стоят снаружи, могут посчитать тихий, глухой звук удара об пол частью всего, что здесь происходит, так же, как и ее крик. В конце концов, думает Адрия, я не первый человек, который кричит в этой комнате в обществе Уберто Милазийского.

Однако она станет последней. Вот и всё.

Его глаза широко открыты, в них застыл ужас. Задыхаясь, он обеими руками вцепился в свое горло. Наверное, удовольствие, которое Адрия испытывает сейчас, недостойное чувство, но она не собирается задумываться об этом. Она отходит прочь от стены и камина, и у нее чуть не подламывается нога. Девушка охает от боли. Однако Уберто вонзил кинжал не до конца, не по самую рукоять. Он только хотел, чтобы она боялась. Возможно, кровь его возбуждала, но на лезвии не было яда. Значит, его нет и у нее в теле.

Она смотрит на мужчину, лежащего на ковре. Он все еще пытается позвать на помощь – управляющего за дверью, или святого Джада, или отогнать демонов, которых, возможно, видит сейчас, когда заканчивается его земная жизнь.

Но он еще не умер. Адрия наклоняется, задохнувшись от боли, которую причинило движение, и подбирает упавший кинжал. Стоя над графом, она спокойно произносит своим обычным голосом:

– Фолько Чино д’Акорси решил, что ты попусту тратишь жизнь, подаренную тебе Джадом. Мое имя – Адрия Риполи. Ты должен знать мой род. А теперь умри в страданиях, навсегда лишенный света.


Издательство:
Издательство АСТ
Книги этой серии:
Книги этой серии: