000
ОтложитьЧитал
Глава 8. Рассказ профессора
Они оставили девушку у крестьянской хижины на берегу озера и поспешили обратно через поля. Ошибки быть не должно. Эта ужасная машина должна исчезнуть навсегда. Когда они добрались до места на обочине дороги, то нашли именно то, на что рассчитывали. Лейпише лежал там, мертвый вместе со своей тайной. Рядом с ним лежало тело барона Бленнерхофа.
Профессор нашел шляпу Лейпиша и надвинул ее на глаза мертвеца.
– Бедный Лейпише, – тихо сказал он. – Если бы вы направили свой гений на созидание, а не на разрушение, этого бы не случилось. Но как ты нашел меня? – спросил он, с нетерпением обращаясь к Линдли.
– Это был случай, или судьба, или Бог, – ответил Линдли. – Когда все потеряли надежду найти вас, я отправился в путь один. Как я помню, я отправился в Чикаго и взял фамилию Феррис, чтобы скрыть свою личность. Я вспомнил о некоторых ваших экспериментах во время первой части войны, и мне пришло в голову, что это не обычное по своей природе преступление. В Чикаго мне немножко повезло – или, может быть, это была удача. Я действовал под именем Ферриса, надеясь таким образом получить какую-нибудь зацепку, когда однажды ночью в одном из отелей карманник завладел моим бумажником. Я погнался за этим негодяем через открытую дверь, а он с размаху приложил меня ею по голове, и я получил трещину в черепе. У него был мой бумажник с моими настоящими документами, поэтому, когда я очнулся в больнице без памяти, меня записали в Феррисы – в кармане нашли визитницу с напечатанными карточками. Не хочется думать, в какое состояние я впал с тех пор и до сегодняшнего дня – похоже, это обычное существование Джекила и Хайда. В больнице мне сказали, что когда-нибудь ко мне вернется память, но для этого потребуется какое-нибудь потрясение. Я смертельно боялся зеркал, не мог вынести их вида. Они сказали, что это патологический страх, вызванный последствиями происшествия. Два или три раза я, должно быть, был на грани восстановления – во всяком случае, мне так казалось, – но всегда что-то вмешивалось. Однажды мне захотелось совершить убийство – это был фон Шаанг, когда я увидел, как девушка борется с ним на дороге у замка. Думаю, я был близок к тому, чтобы все вернуть, но потрясения от этого было недостаточно. Нужно было что-то еще, и я получил это с помощью тех зеркал на вилле.
Он подробно рассказал о случившемся.
– Но ты, – продолжал он. – Ты, должно быть, прошел через ад.
– Думаю, да, – медленно ответил ученый. – Хуже всего, когда ты обнаруживаешь, что совершил подобную ошибку, даже если тебя обманули. Это был Лейпише – сущий дьявол. Теперь я не держу на него зла, хотя раньше мог бы убить его, если бы он дал мне шанс. Полагаю, он всегда был немного сумасшедшим. Большинство гениев таковы. Впервые я узнал его, когда мы вместе учились в Бонне в молодые годы. Он был гениален, намного превосходил всех нас, но, несомненно, немного безумен. Он глубоко интересовался электротерапией, но не терял веры в излечение болезней электричеством, как большинство из нас в последние дни. Я полагаю, что он продолжал свои длительные и всесторонние исследования в этом направлении вплоть до начала войны.
– Когда ему пришла в голову идея пурпурного луча, я не знаю, но предположительно это было во время войны. Но у них не было времени на его разработку. Им не хватало одной вещи, и, как назло, она оказалась у меня. Как вы знаете, в университете я экспериментировал с аппаратом, который позволил бы ежедневно использовать рентгеновские лучи огромной мощности. Это всегда было нашей проблемой. Мы знали, что можем разработать рентгеновское излучение с огромным потенциалом, но у нас были проблемы с контролем над ним. Он оказался настолько же опасным для оператора и пациента, насколько эффективным в лечении раковых образований. В конце концов я нашел и разработал аппарат, который, казалось, обеспечивал адекватную защиту. Пока что мы держали это в секрете.
– То, что я нашел, было как раз тем, что нужно Лейпишу. Он создал свой собственный дьявольский луч, но эта штука убила нескольких его коллег и едва не погубила его самого. Для оператора он был так же опасен, как и для врага. Его воздействие на все формы жизни, как животной, так и растительной, мгновенно. У животных он вызывает ужасающий удар, полностью разрушая нервную систему и разрывая, вероятно, все кровеносные сосуды в мозгу. Эффект в чем-то схож со смертью от электрического разряда, только на теле не остается никаких следов. Чтобы выяснить, что произошло на самом деле, необходимо вскрытие. Луч оказывает необычное воздействие и на некоторые механические устройства. Например, я видел, как Лейпише заглушил с помощью этого луча мотор на расстоянии нескольких футов, там, в Бленнерхофе. Он сказал, что мотор заглох из-за избытка двуокиси углерода или азота в цилиндрах. К счастью, у них не было времени добраться до двигателей наших самолетов. Они, несомненно, могли бы вывести их из строя, пока мы были еще где-то на горизонте, если бы догадались, кто мы такие.
– Но продолжим. Лейпише стало известно о моем изобретении, и он решил, что все, что я открыл в плане защиты, должно быть у него. Однажды ночью, когда я работал в лаборатории один, они подстерегли меня и заставили открыть сейф, где я хранил свои чертежи и формулы. Чтобы все тщательно скрыть, они оставили несколько старых копий и документов – совершенно бесполезные вещи. Естественно, им оставалось либо похитить, либо убить меня, и они выбрали первое, решив, что, возможно, я пригожусь им позже.
– Когда меня привезли сюда, я некоторое время не мог понять, над чем они работают, но когда понял, то чуть не сошел с ума. Я видел, что должно произойти, и чувствовал, что своей беспечностью способствовал этому. Я пытался отвести их подозрения, притворяясь заинтересованным, но они были слишком сообразительными людьми. Они позволили мне хозяйничать в замке, но всегда Лейпише или кто-то из охранников был у меня на хвосте. Однажды я попытался взорвать их – дернул один из выключателей, но они были готовы к этому и просто отключили его где-то снизу. Видите ли, они смертельно боялись разоблачения, поэтому приняли меры предосторожности, чтобы взорвать все, если их обнаружат.
– А потом, в ту ночь, я увидел твое лицо в окне. Это дало мне надежду, потому что я предположил, что ты выследил меня и просто ждал удобного случая, чтобы попытаться нанести удар. Я знал, что они готовятся к государственному перевороту, и когда в течение нескольких дней я больше не видел тебя, я был в отчаянии. А потом наступила последняя ночь и появились вы. И вот результат, – он взмахом руки указал на обломки разбитой машины.
Они долго сидели, глядя на лежащие перед ними искореженные останки. Наконец Линдли поднялся.
– Нам лучше вернуться в коттедж, – сказал он. – Она наверняка нас ждет.
И они вместе пошли назад к озеру.
1926 год
Удивительный эксперимент Дюваля
Вильям Сарлс
Даже сейчас, когда я нахожусь в своем кабинете, эта случайная встреча не оставляет меня в покое. Проходя по самой оживленной улице нашего города, я увидел вынырнувшее из толпы лицо и мог бы поклясться, что это было лицо Дюваля. Не успел я приблизиться, чтобы убедиться в своей правоте, как оно исчезло в стремительно движущейся толпе. Это навеяло мне воспоминания о событиях пятилетней давности, в которых Дюваль сыграл главную и трагическую роль. Трагическую? Это зависит от вашей точки зрения.
Дюваль был гением, совершившим грандиозное открытие, приведшее к последствиям, которые некоторое время ставили под угрозу мою жизнь. Что касается Дюваля, то его влияние на ситуацию выходило за рамки самых фантастических фантазии безумца. Но подождите. Я напишу все, что знаю о его странном эксперименте. Я как раз в настроении для писательства в эту ночь. Память у меня по-прежнему неплохая, да что там, события давно минувших дней так запечатлелись в моем сознании, что даже очищающий поток Времени не в силах их вытравить.
В нашем маленьком кружке было двенадцать человек, которых объединил взаимный интерес к научным исследованиям странного и необычного. Поль Дюваль был самым молодым членом кружка. Он был блестящим ученым и обладал одним из тех умов, которые способны действовать на опережение чистого рассудка и, кажется, интуитивно видят истины, прежде чем прийти к ним путем логических умозаключений или доказать их успешными экспериментами.
Раз в месяц мы собирались в моей лаборатории, которая в те дни была скорее гостиной, чем мастерской, и обсуждали интересующие нас вопросы или читали статьи по темам, которые мы изучали. Впервые мы услышали об эксперименте Дюваля именно на таком собрании.
Это было, кажется, в декабре. Мы пропустили по бокалу вина – ритуал, невозможный в наши упадочные дни, – и уселись поудобнее, чтобы выслушать доклад, который, как объявил Дюваль, он хотел прочитать.
Именно тогда он решился выдвинуть свою удивительную теорию о существовании души. Он заверил нас, что считает интеллект другой формой энергии, которая покидает тело после смерти, но сохраняет свою индивидуальность. Он приводил случаи, когда жизнь фактически прекращалась; когда дыхание останавливалось, а сердце больше не пульсировало; но когда с помощью инъекций солевых растворов или других методов восстанавливались физические функции. Однако в каждом случае, хотя жизненные процессы, казалось бы, продолжались, ни в одном случае разум, интеллект не возвращались в тело. Это, продолжал он, доказывало, что душа – нечто совершенно отдельное и независимое от тела, поскольку тело можно заставить функционировать независимо от души.
Вначале мы откинулись на стульях в изумлении от его идей, а затем почувствовали некоторое отвращение и злость от того, что этот человек считает нас настолько доверчивыми, для того чтобы заглотнуть хотя бы малую часть того, что он наговорил. Для нас, ученых-материалистов, его теории были экстравагантны и нелепы. Когда вы умирали, это означало конец. Жизнь – это лишь химическая реакция, и когда эта реакция прекращается, вы умираете. Этот же человек говорил о невозможном. Он был еретиком.
Но он продолжал чтение своей ерунды в свойственной ему быстрой торопливой манере, а его аскетичное лицо пылало энтузиазмом. Помню, у меня мелькнула странная мысль, что если бы он был одет в развевающиеся одежды вместо привычных одеяний, то стал бы похож на древнего пророка, каких я видел в детстве в книге с картинками, где изображались эти пророки.
Мы посчитали его теорию безумной, хотя и признали истинность некоторых его утверждений. Научный факт: материя и энергия никогда не уничтожаются, хотя и претерпевают изменения. Это неоспоримая истина, но когда он стал считать обоснованной теорию о том, что таинственная сила, или мощь, или то, что мы называем "интеллектом", подчиняется тому же правилу, мы решили (или, по крайней мере, я так думал), что напряженная работа лишила его разума. Он допускал, что его "сила" может измениться, но утверждал, что, будучи тем, чем он является, интеллект должен сохранять свою сущность.
Ну и ну! Вы бы видели это сборище ученых. Они напоминали свору гончих, которых держат на поводке; им не терпелось наброситься на лису, которую они загнали в угол. К тому времени, как он закончил читать, каждый из нас был готов оспорить практически каждое его утверждение.
В заключение он сказал:
– А теперь, джентльмены, придя к такому выводу, я предлагаю провести эксперимент в определенном направлении для доказательства своей теории. Если я смогу сделать так, что человеческий глаз сможет увидеть развоплощенный разум, то больше не останется никаких сомнений в истинности моей теории. Есть ли у вас вопросы ко мне?
Полдюжины из нас одновременно набросились на него. Однако старый сэр Филипп Дойл был единственным, кто сумел расслышать его. Я и сегодня помню этот его глубокий, рокочущий голос.
– Вы уже определились с "определенными направлениями", в соответствии с которыми собираетесь действовать? – спросил он с сарказмом.
Дюваль на мгновение замешкался, прежде чем ответить.
– Да, определился, – ответил он.
– Не слишком ли многого я от вас прошу, чтобы сообщить нам, как вы собираетесь это сделать?
Его тон заставил Дюваля покраснеть, а его ответ был окрашен легким оттенком дерзости.
– Но если такие структуры и существуют, то они невидимы, поскольку слишком тонкие, чтобы лучи света могли отразить их изображение на сетчатку глаза. Другими словами, свет, как мы его знаем, проходит сквозь них. Как вы все знаете, лучи, благодаря которым мы видим, составляют лишь малую часть от всего количества лучей, испускаемых солнцем. Например, есть ультрафиолетовые лучи, которые проникают в большинство веществ, по крайней мере, на расстоянии, но не проходят через стекло. Обычные световые лучи проходят. Это иллюстрирует сказанное. Если я смогу разработать некую схему, которая сделает сетчатку глаза чувствительной ко всем лучам, если я смогу сделать все лучи видимыми для глаза, то отражение всех лучей от моих воплощенных "структур" сделает их видимыми.
Он замолчал, чтобы окинуть быстрым взглядом множество лиц, обращенных к нему. Ни на одном он не увидел выражения поддержки или одобрения. Думаю, это его разозлило. На мгновение его челюсти сжались, а затем на губах расплылась холодная улыбка,
– Я вижу, что вы не приемлете мою теорию, – продолжил он изменившимся тоном. – Что ж, посмотрим. Я надеюсь доказать вам, что я прав, и очень скоро, а до тех пор я больше не буду вас беспокоить. Всего доброго, джентльмены.
– Глупец! – услышал я бормотание сэра Филипа.
Я согласился с бормотанием сэра Филипа и больше не обращал на это внимания, пока примерно две недели спустя, взяв в руки утреннюю газету, не прочитал, что ночью был арестован человек. На темной улице, где его подкараулили из-за его необычных действий, он был достаточно послушным. Но когда он оказался в свете дуговой лампы, то вдруг словно обезумел, закричал и забормотал что-то о "монстре". Его рубашка была разорвана у горла, а на обнаженной плоти виднелся синюшный отпечаток, странно напоминавший с одной стороны след большого пальца, а с другой – отпечатки двух пальцев. Кожа внутри следов была красной и сморщенной, как только что зажившая рана.
Это заинтересовало меня. На самом же деле меня более всего привлекло заявление Поля Дюваля о том, что этот человек был опознан им как его помощник Жак Марквард.
Если бы я знал, что меня ждет, вряд ли даже упряжка диких лошадей смогла бы притащить меня к Дювалю в ту ночь. Есть вещи, которые не должен видеть даже ученый человек.
Но едва я дочитал статью в газете, как зазвонил телефон. Я был ближайшим другом Дюваля, так что, наверное, это как-то повлияло на то, что он позвонил мне, а не кому-то другому. Я сразу же узнал его голос, хотя он и был напряжен из-за какого-то эмоционального стресса, в котором он находился. Полагаю, именно любопытство заставило меня сказать "да" на его просьбу приехать вечером.
Он был глупцом, но не в том смысле, который имел в виду сэр Филип. Он был великим глупцом, раз осмелился вмешиваться в законы, которые не дано знать и понимать людям.
– Мне нужна ваша помощь, – обыденно сказал Поль, провожая меня в свою лабораторию. – Бедняга Жак был весьма неосторожен прошлой ночью и попал в беду.
– Что с ним случилось? спросил я. – Я прочитал статью в газете, однако она ровным счетом ничего не сообщила мне, но очень возбудила мое любопытство.
Дюваль ответил не сразу. Наконец он пожал плечами:
– Не знаю, я стоял спиной к нему, когда это случилось.
– Но вы, безусловно, догадываетесь. Что он делал? Что оставило следы на его горле? Как…?
– Мой дорогой друг, – прервал он меня, – наберитесь терпения. Всему свое время. Он наблюдал за эффектом эксперимента, который я проводил. Когда я видел его в последний раз, он был у экрана, который вы видите в углу. Я настраивал фокус лучевого проектора на экран. В течение некоторого времени мощность была выставлена примерно на половину. Мы наблюдали некоторые явления, которые, мягко говоря, были странными. Он обратился ко мне, когда произошло нечто особенное, и встал между проектором и экраном. Как я уже сказал, я был обращен к нему спиной. Он встал, когда я потянулся вниз, чтобы включить главный выключатель, который подает полную мощность на электроды. Затем раздался чертовски пугающий крик. Я увидел, как он бросился ко мне, держась за горло. Затем, обретя сознание, он поднял спиртовую лампу и швырнул ее в меня. Он промахнулся, но разбил линзу в главном проекторе. Затем он вылетел наружу, воя и визжа, как чудовище из адской дыры.
Словно это все проясняло произошедшее, Дюваль раскинул руки в жесте "вот, держи" и зашагал прочь от меня в сторону показанного им экрана. Он меня очень раздосадовал.
– Что же все-таки произошло? Вы последовали за ним? – поинтересовался я.
– Последовал, черт возьми! Я больше всего хотел узнать, насколько сильно он повредил проектор.
– Но…
– Нет никаких "но". Я рассказал вам все, что знаю, – отрывисто бросил он.
Я хотел задать еще дюжину вопросов, и как минимум еще один, на который он так и не ответил, но было ясно, что он не хочет больше ничего говорить на эту тему. Очевидно, для него история с Жаком больше не представляла никакого интереса.
Я последовал за ним туда, где в одном из углов комнаты он установил какое-то приспособление. Подойдя к нему, я почему-то не смог подавить непроизвольную дрожь. Почему, я не могу вам сказать, возможно, это было предчувствие того, что должно было произойти, охватившее меня. Во всяком случае, я это точно помню. Меня заинтересовал странный прибор, который стоял передо мной.
Я не буду вдаваться в технические подробности этого устройства. Достаточно сказать, что в нем смешивались лучи нескольких аппаратов, среди которых один мог проецировать рентгеновские лучи, другой – ультрафиолетовые, а третий – инфракрасные. Использовались и другие, но они так мало известны дилетантам, что их описание лишь внесет путаницу.
Как я уже говорил, аппарат смешивал и фокусировал лучи в одной точке сквозь линзу особой формы, которая была слегка подкрашена. Я не помню точно ее цвет, поскольку в один момент она казалась одного оттенка, а затем, когда я принимал другое положение, цвет менялся. Примерно в пятнадцати футах перед нами находился экран.
Он был точно таким же, как в кино, за исключением одного: он был покрыт слабо светящейся субстанцией, похожей на ту, что делает стрелки часов светящимися. Когда я наблюдал за происходящим, мне показалось, что через определенные промежутки времени я различаю небольшие вспышки темно-фиолетового света, которые, казалось, перемещались снизу вверх по ткани, к которой я наклонился, чтобы рассмотреть изображение на линзе.
– Она похожа на ту, которую сломал Жак, – прокомментировал Дюваль. – К счастью, у меня есть еще одна, иначе мы не смогли бы продолжать работу, пока ее не удалось бы отшлифовать. Добавлю, что она изготовлена по формуле, которую я разработал совсем недавно. Она обладает световым эффектом, который я еще не до конца понял, и, поскольку она сделана из кварцевого кристалла, а не из стекла, позволяет проходить нескольким лучам, которым бы препятствовало обычное стекло.
– Что вы ожидаете увидеть? – спросил я, полагая, что сейчас он сможет дать мне хоть какую-то конкретную информацию. Однако он меня мало порадовал.
– Все или ничего, – ответил он, – если я прав, то, возможно, надеюсь, что какой-нибудь развоплощенный разум или парочка окажутся между этой линзой и экраном и таким образом попадут под влияние моих лучей. Однако я не могу это контролировать.
– Но, разве вы не представляете, что произойдет?
– Жак подумал, что видит на экране очертания каких-то фигур, но попал в беду, так и не сумев определить, что именно он видит. Я использовал только половину мощности, как вы поняли. А теперь, если вы не будете мешать, я подключу всю мощность, на этот раз полностью, и мы посмотрим, что произойдет.
Он старался быть спокойным, но я знаю, что этот человек, должно быть, был вне себя от волнения. Я был уверен, что он знает больше, чем рассказывает, и догадывается о гораздо большем, чем знает. Что касается меня, то, признаюсь, я был очень заинтересован и, как ни странно, немного напуган, хотя и привык видеть странные вещи.
– Не становитесь перед этой штукой, – предупредил он, наклоняясь, чтобы включить рубильник.
Раздалось шипение и вспышка. Аппарат зашипел и издал легкий треск. Через мгновение эти звуки прекратились, сменившись низким гулом, который постепенно усилился до пронзительного воя. Экран перед нами постепенно начал светлеть и стал похож на стальной лист, отражающий последний свет дня после захода солнца.
Я посмотрел на Дюваля. Он стоял, наклонив голову вперед, и все его усилия были сосредоточены на чувстве зрения, как будто он может видеть то, что желает, но при этом должен видеть это только за счет силы своего страстного желания. Я снова взглянул на экран. За короткий промежуток времени, прошедший с момента моего последнего взгляда на него, произошла радикальная перемена. Там, где он раньше светился, теперь плясали мерцающие, туманящие глаза блики. Линза сама по себе выбрасывала пучок излучения, который перекрывал экран. Все это слабо напоминало действие обычного светового проектора, если бы его лучи были направлены на лист чистой воды, за исключением того, что в свете, игравшем на экране, не было постоянства в направлении.
Затем произошло еще одно изменение. Между экраном и проектором начали метаться маленькие точки света. Они, как яркие пылинки, зависали в луче на мгновение, а затем гасли. Их количество увеличилось, и они задерживались все дольше. В итоге то тут, то там появлялась то одна, то другая. Вдруг показалось, что их там мириады, и, что поразительно, они стали выстраиваться по определенной схеме. Там была какая-то фигура. Теперь я мог ее разглядеть. В этом луче было что-то странное, чудовищное. По форме это был не человек, но карикатура на человеческий облик. В нем чувствовался какой-то звериный ужас. Его глаза, казалось, были обращены на нас в неистовой ярости и жажде убийства. Он бешено жестикулировал и, казалось, делал угрожающие движения в нашу сторону.
На мгновение я застыл, охваченный ужасом. Затем я различил новый звук, пробивающийся сквозь шум аппарата. Он был тонким и неясным, похожим на тревожный звон множества маленьких бронзовых колокольчиков, но без эффекта разрыва. Фигура теперь уже четкая и страшная, повернула голову, словно прислушиваясь.
Раздалось шипение и вспышка. Аппарат зашипел и издал легкий треск. Через мгновение эти звуки прекратились, сменившись низким гулом, который постепенно усилился до пронзительного воя. Экран перед нами постепенно начал светлеть и стал похож на стальной лист, отражающий последний свет дня после захода солнца.
Я посмотрел на Дюваля. Он стоял, наклонив голову вперед, и все его усилия были сосредоточены на зрительном восприятии, как будто он видел то, что хотел, но создавал это только благодаря силе своего желания. Я снова взглянул на экран. За короткий промежуток времени, прошедший с момента моего последнего взгляда на него, произошла радикальная перемена. Там, где он раньше светился, теперь плясали мерцающие, путающие глаза блики. Сама линза выбрасывала луч сияния, который загораживал экран. Все это слабо напоминало действие обычного светового проектора, если бы его лучи были направлены на поверхность прозрачной воды, только не было постоянства направления света, игравшего на экране, за которым мы наблюдали.
Затем произошло еще одно изменение. Между экраном и проектором начали метаться маленькие точки света. Они, как яркие пылинки, зависали в луче на мгновение, а затем гасли. Их количество увеличилось, и они задерживались все дольше. Наконец то тут, то там появлялась то одна, то другая. Вдруг показалось, что их там мириады, и, что поразительно, они стали выстраиваться по определенной схеме. Там была какая-то фигура. Теперь я мог ее разглядеть. В этом луче было нечто сверхъестественное, чудовищное. Это была не человеческая фигура, а карикатура на человеческий облик. В нем чувствовался какой-то звериный ужас. Его глаза, казалось, были обращены на нас в неистовой ярости и жажде убийства. Оно бурно жестикулировало и, казалось, делало угрожающие движения в нашу сторону.
На мгновение я застыл, завороженный ужасом происходящего. Затем я различил новый звук, пробивающийся сквозь шум аппарата. Он был тонким и неясным, как отдаленный звон множества маленьких бронзовых колокольчиков, но без влияния расстояния. Фигура, теперь уже четкая и страшная, повернула голову, словно прислушиваясь. На ее лице отразился страх, и она поспешно повернулась, словно собираясь уйти. Позади нее возникло какое-то движение.
Невольно я шагнул вперед, чтобы лучше видеть это нечто, пока оно не исчезло. Я коснулся луча лишь кончиком своего плеча. Мгновенно я почувствовал, как что-то жуткое, но вместе с тем приятное, коснулось моего горла. Страшная боль пронзила мой мозг. Я помню, как услышал чей-то отстраненный крик и понял, что это был я сам. Потом я больше ничего не слышал.
Я пришел в себя в ужасе. Я в страхе отпрянул от света над головой. Отчего, я не мог объяснить. Усилием воли я заставил себя собраться с мыслями. Постепенно я вспоминал события, предшествовавшие моему несчастью. При воспоминании об этой ужасной фигуре, ее обжигающем прикосновении и бьющей по мозгам боли, которая нащупала здравый смысл на своем троне и отбросила его, я закрыл глаза и застонал. Мягкая рука коснулась меня, и я испуганно отшатнулся от нее. Слишком уж это напоминало чудовищную нежность прикосновения монстра к моему горлу. Но я открыл глаза и с облегчением увидел над собой доброе лицо.
– Уверена, теперь вы чувствуете себя лучше? Все в порядке, я рядом. Примите это.
Голос успокоил меня, и я огляделся. Окружающая обстановка была незнакомой. Я лежал на белой койке в чистой, но скупо обставленной комнате. Я взглянул на окно. На нем были решетки. Я повернулся к обладательнице голоса, которая, как я теперь заметил, была одета в форму медсестры.
– Что это за место? – прошептал я.
– Не думайте об этом, дружочек. Просто поваляйтесь немного. Мы о тебе позаботимся.
– Но где я? – спросил я несколько резковато.
– Да где же еще, как не в этом самом месте? Конечно, вы находитесь в отделении неотложной помощи.
– Это в городской тюрьме?
– Да, и есть еще много мест, где можно было бы оказаться, когда тебя подбирает офицер Мэлоун, ты бьешься головой и ведешь себя как сумасшедший.
Тогда я понял, что произошло. Как и Жака, меня коснулась Нечто, и я потерял рассудок. Я полагал, что, как и он, выставил себя на посмешище. Мне пришла в голову идея.
– Можно мне попросить зеркальце? – спросил я. Медсестра странно посмотрела на меня, но ничего не сказала, выполняя мою просьбу. Как я и предполагал: на моем горле были следы, идентичные тем, что были у Жака, но более глубокие, хотя, как ни странно, они не болели.
Я вернул ей зеркало, никак не прокомментировав увиденное, но потребовал:
– Скажите доктору, что я хотел бы уйти отсюда.
Медсестра вышла из палаты на несколько минут и вскоре вернулась, а за ней появился доктор, заведующий отделением.
– Что ж, – поприветствовал он меня, – вы прекрасно выглядите. Что с вами случилось? Три ночи назад, когда вас привезли, я сомневался, был ли у вас рассеянный склероз или вы просто сошли с ума.
– Я в порядке, – ответил я. – Просто дайте мне переодеться, и я не буду вас больше беспокоить.
Я предпочел не отвечать на его вопросы. Он и не настаивал. Вероятно, он привык к пациентам, которые не желали рассказывать о себе.
– Вы выглядите достаточно здоровым, чтобы покинуть нас, – заявил он, оценивающе оглядывая меня. – Осталось выполнить несколько формальностей, и мы вас отпустим.
С этими словами он записал мое имя и адрес и задал мне несколько вопросов о моей персоне.
Когда я выполнил все его просьбы, он вышел из палаты, предварительно сказав медсестре, чтобы она выдала мне одежду. Она принесла ее мне и оставила меня одного. Я осторожно поднялся на ноги и с облегчением обнаружил, что не чувствую никаких последствий своего приключения – в физическом смысле. Однако я так и не смог стереть из памяти ужас, который поселился в моей голове.
Первое, что мне пришло в голову, пока я шел от своей машины к лаборатории, – позвонить Дювалю, как только смогу добраться до телефона. Мне было не по себе от того, что он не проявил обо мне должной заботы после того, как со мной случилось несчастье. Насколько мне удалось выяснить, он вообще не присутствовал рядом со мной. Я решил забыть обо всем этом деле и исполнил бы свое намерение, если бы не одно обстоятельство.
У дверей моих комнат меня встретил мой молодой ассистент. Рядом с ним стояла очень испуганная горничная, работавшая в доме Дюваля. Не успел я поздороваться с ними, как девушка выложила мне информацию о том, что Дюваль мертв. Она нашла его утром, когда пришла навести порядок в доме. Зная, где меня можно найти, она пришла сюда, а не обратилась в полицию.
Быстро, как только это было возможно, я добрался до лаборатории Дюваля.
Войдя в дверь, я невольно бросил взгляд на стоящий в углу аппарат. Теперь он представлялся мне совершенно омерзительным. У его подножия лежал Дюваль, его тело было распростерто, а рука лежала на главном рубильнике, который он успел потянуть. Из последних сил он, видимо, отключил электричество.
Я подбежал к нему и поднял его руку, затем резко спросил девушку, заметив при этом, что на его горле нет никаких следов:
– Как давно вы его обнаружили?
– Наверное, около часа назад, сэр.
Подняв руку, я потрогал один из электродов, который, как я заметил, раскалялся до бела, когда аппарат был включен. Он был каменно-холодным. Дюваль пролежал здесь довольно долго, прежде чем его нашли. Я прислушался к биению сердца и обрадовался своему открытию. Я слышал его, и рука, которую я взял, была согрета жизнью. Он не умер, как я опасался (горничная боялась до него дотронуться), и я решил, что он не умрет, при условии, что я смогу его спасти.
Прошло три дня. Дюваль все еще лежал без сознания на кушетке в своей лаборатории. Я находился в соседней комнате. В течение трех дней за ним постоянно наблюдали, но, похоже, лучше или хуже ему не становилось.
Поднявшись со стула, я прошел в лабораторию и подошел к аппарату. Я не решился прикоснуться к этой дьявольской штуковине. Он казался мне колдовским, нечестивым, хотя и завораживал. Я внимательно разглядывал его, раз за разом, но так и не решился попробовать привести его в действие.