Врата Рима. Гибель царей

– Я слишком стар для таких забав, – пробормотал он, сплевывая кровь.

Что-то мелькнуло слева, и он повернулся – слишком медленно. Это был ухмыляющийся Марк – весь в крови, как чудовище из древних сказаний.

– Что-то меня беспокоит вторая линия обороны там, во дворе. Вот и думаю, не проверишь ли?

С этими словами Марк толкнул плечом раба, только что забравшегося на стену и еще не успевшего выпрямиться. Тот с криком полетел со стены вниз головой.

– Тебе было сказано держать позицию, – выдохнул Рений, стараясь не выказать слабости.

– Тебя едва не убили, а эта честь принадлежит мне, и я не отдам ее так просто какому-то сброду!

Марк кивнул туда, где по другую сторону ворот повар Цецилий с ухмылкой от уха до уха самозабвенно крушил всех, кто оказывался поблизости.

– Сюда, свиньи, сюда, скоты! Ко мне, под разделку!

Под жиром, похоже, скрывались могучие мышцы – повар орудовал огромным топором, словно тот был деревянной игрушкой.

– Повар и без меня позицию держит. У него сегодня, наверное, самый веселый денек, – бодро заметил Марк.

Груда трупов все росла, и теперь с нее на стену прыгнули сразу трое. Первый атаковал Марка, но получил мечом в грудь и замертво свалился на камни во двор. От второго Марк избавился так же просто: меч вонзился в голову на уровне глаз, пройдя кость, и бунтовщик умер на месте.

Третий с восторженным воплем бросился к Рению. Он узнал старика и мысленно уже рассказывал о своем подвиге друзьям, но тут старый гладиатор ударом снизу вспорол ему грудную клетку. Враг упал, и меч Рения выскользнул из тела.

Снова заныла левая рука, и тут же боль запульсировала глубоко в груди. Старый гладиатор глухо застонал.

– Ранили? – спросил Марк, не оборачиваясь.

– Нет. Возвращайся на свое место, – рявкнул Рений.

Лицо его вдруг посерело.

Марк повернулся и пристально посмотрел на него.

– Пожалуй, я немного задержусь, – негромко сказал он.

Новая группа бунтовщиков вскарабкалась на стену, и меч Марка снова начал свой смертоносный танец от горла к горлу.

Отец Гая едва замечал тех, кого сражал его меч. Он просто делал то, чему его учили, выполняя движения в нужной последовательности.

Больше всего тел скопилось у ворот, и все вроде бы говорило о том, что бунтовщики должны уже отступить. Они всего лишь рабы! Им вовсе не обязательно снова и снова штурмовать стену. И кстати, когда все закончится, стену придется надстроить до высоты в три человеческих роста.

Казалось, они сами бросались на его меч, заливая кровью стену и ворота. Юлий уже был мокрым от крови и пота. Ломило плечи, рука будто налилась свинцом. Сила осталась только в ногах. Должны же они наконец отступить, дрогнуть, уйти искать более легкую добычу? Юлий полностью подчинил себя однообразному, безостановочному ритму смерти, но враги все лезли и лезли на стену по кучам трупов. Клинок затупился, натыкаясь на кости и металл, и очередной удар оставил лишь царапину на коже прыгнувшего на него раба. В тот же миг неприятельский кинжал разрезал мышцы живота, и Юлий рыкнул от боли и, отмахнувшись мечом, рассек противнику челюсть.

Александрия стояла во дворе, в разлившемся у стены озерце тьмы. Другие женщины тихонько плакали. Одна молилась. Александрия видела, что Рений выбился из сил, и огорчилась, когда паренек, Марк, пришел ему на помощь и спас от верной смерти. И зачем только он это сделал? Ее поразило, какие они разные. С одной стороны, седой солдат, видавший виды ветеран, медлительный и неповоротливый. С другой – Марк, быстрый и ловкий, с улыбкой несущий смерть рабам, оказавшимся на его пути. Мечи или дубины – ему было все равно. Рядом с ним все казались неуклюжими, и он забирал у них жизнь одним колотым или рубящим ударом. Один из таких несчастных так и не понял, что умирает. Кровь текла у него по груди, а он с безумным лицом продолжал размахивать обломком копья.

Движимая любопытством, Александрия всмотрелась в лицо этого раба и поймала тот миг, когда он ощутил наконец боль и увидел приближающуюся тьму.

Всю жизнь ей рассказывали о знаменитых и бесстрашных воинах, и теперь их образы, казалось, парили золотистыми призраками над этой сценой кровавой бойни. Она искала глазами проявления величия, товарищеской поддержки и мужества перед лицом смерти, но не находила.

А вот повар явно наслаждался каждым ударом. Он даже затянул какую-то похабную песенку о смазливых девицах в рыночный день и, разрубая топором черепа и шеи, восторженно выкрикивал припев. Враги падали под ударами рубаки, и песня звучала пронзительнее и громче.

Слева от Александрии со стены во двор упал один из защитников. Ударившись головой о камень, он затих и подняться уже не пытался. Александрия вздрогнула и схватилась за плечо стоящей рядом женщины. Та тихонько всхлипывала и шмыгала носом.

– Скорее! Они сейчас полезут! – прошипела она, потянув за собой вторую соседку. В том, что ей удастся справиться с предстоящей задачей в одиночку, девушка сомневалась.

Они едва успели сделать несколько шагов, как глухой стук падения раздался уже у другого участка стены. Послышались торжествующие крики. Какой-то мужчина перелез через стену, повис на руках и после секундного колебания спрыгнул.

Он тут же повернулся, явив жуткое окровавленное лицо, и удивленно моргнул, не обнаружив защитников. В тот же миг Александрия ударила его ножом в сердце.

Жизнь вырвалась из него с последним хрипом, и тут же неподалеку на камни свалился еще один нападавший. Хруст сломавшейся лодыжки не заглушили даже крики за стеной. Сусанна, женщина почтенная, ведавшая приготовлением блюд для торжественных трапез, уверенно разрезала ему горло разделочным ножом и спокойно, как ни в чем не бывало отступила, даже не взглянув на бьющегося в предсмертных судорогах раба.

Александрия подняла голову и скользнула взглядом по яркому кругу факелов. У них, по крайней мере, был свет. Как ужасно умирать в темноте.

– Еще факелов сюда! – крикнула она, надеясь услышать ответ.

Кто-то схватил ее сзади и попытался свернуть шею. Она уже напряглась в ожидании конца, но груз внезапно свалился с плеч. Александрия обернулась и увидела Сусанну, в правой руке которой влажно блестел нож.

– Выше нос, милая! Ночь еще не закончилась, – с улыбкой сказала пожилая служанка, и миг паники, которой едва не поддалась Александрия, прошел.

Вместе с другими женщинами она обошла двор и даже не вздрогнула, когда еще один защитник с криком упал на камни. После его падения через образовавшуюся в оборонительной линии брешь прорвались трое.

Все женщины достали ножи, и лезвия блеснули в отсветах факелов. Глаза нападавших еще не привыкли к темноте, когда женщины набросились на них, схватили и осыпали ударами.

Гай очнулся, как будто от толчка. Возле кровати сидела Аврелия с влажной тряпицей в руке. Ее прикосновение и разбудило его. Он посмотрел на мать, и она, бормоча что-то невнятное, промокнула пот у него на лбу. Издали доносились крики и шум, определенно свидетельствующие об идущем там сражении. И он все это время спал? Когда еще только смеркалось, Кабера принес ему теплое питье. Должно быть, старик подмешал какое-то свое снадобье.

– Что происходит, мама? Там дерутся!

Аврелия грустно улыбнулась:

– Тише, дорогой! Тебе нельзя волноваться. Ты умираешь, и я пришла позаботиться о том, чтобы в последние часы тебя никто не потревожил.

Гай немного побледнел. Да, он пока еще слаб, но уже идет на поправку.

– Я не умираю – мне уже лучше. Что же все-таки там происходит? Мне нужно туда!

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш… Знаю, тебе сказали, что ты выздоравливаешь, но я знаю, что они и мне лгут. Ну же, лежи спокойно – я вытру тебе лоб.

Гай смотрел на нее и не мог поверить тому, что видит и слышит. Многие годы, с самого своего рождения, эта неловкая, волочащая ноги сумасшедшая заслоняла яркую, живую и умную женщину, которой ему так недоставало. Гай нахмурился – одно неверное слово с его стороны могло спровоцировать приступ и истерику.

– Мне хочется подышать ночным воздухом, мама. В последний раз. Пожалуйста, оставь меня, чтобы я мог одеться.

– Конечно, дорогой. Я уже попрощалась с тобой, мой примерный сын. – Она хихикнула, а потом вздохнула – так, словно избавилась от давившего ее груза. – Твой отец там, на стене, размахивает мечом, вместо того чтобы позаботиться обо мне. Он никогда не уделял мне достаточно внимания. Между нами уже много лет не было близости.

Гай молчал, не зная, что сказать. Он сел и закрыл глаза, сопротивляясь нахлынувшей слабости. Сил не хватало сжать руку в кулак, но ему нужно было узнать, что происходит снаружи. Ну почему никого нет рядом? Неужели все там? И Тубрук?

– Мама, выйди, пожалуйста! Мне нужно одеться. Я хочу в свои последние минуты посидеть в саду.

– Понимаю, любовь моя. Прощай!

Глаза Аврелии наполнились слезами. Поцеловав сына в лоб, она вышла, и комнатка снова опустела.

Соблазн был велик – взять и снова упасть на подушки. Голова гудела, – похоже, Кабера добавил в напиток что-то такое, что отправило бы его в забытье до самого утра. Так оно бы и случилось, если бы его матери не пришла в голову одна из ее безумных идей. Он медленно спустил ноги на пол. Подождал, пока пройдет слабость. Теперь одеться. Не спеша.

Тубрук понимал, что долго им не продержаться. В обороне образовалась брешь, и он метался туда-сюда, стараясь прикрыть позицию, которую недавно защищали двое. Сразив тех, что наступали спереди, он едва успевал отразить атаку тех, что подбирались сбоку. Дыхание вырывалось из легких с хрипами, и бывший гладиатор знал: мастерство уже не спасет и смерть близка.

Но почему они не отступают? Проклятье всем богам, должны же они когда-нибудь сломаться! Тубрук ругал себя за то, что не позаботился о сооружении второй линии обороны, и вот теперь отступить было некуда. Одни лишь эти стены защищали поместье, но и они могли вот-вот пасть под непрерывным напором рабов.

Поскользнувшись в крови, он всем весом грохнулся на камни, да так, что на мгновение задохнулся. В бок ткнули кинжал, и чья-то грязная нога, наступив на лицо, придавила голову. Тубрук укусил ногу и услышал, как кто-то вскрикнул. Он сумел встать на колено, но слишком поздно, чтобы остановить двоих, успевших спрыгнуть во двор. Оставалось только надеяться, что внизу с ними разберутся женщины. Тубрук осторожно ощупал бок и поморщился, увидев стекающий ручеек крови. Он подождал, не появятся ли в нем пузырьки воздуха. Пузырьков не было, и он мог дышать, хотя воздух и отдавал кровью и горячим оловом.

Некоторое время на него никто не нападал, и Тубрук успел оглядеться. Из двадцати девяти защитников стены осталось меньше пятнадцати. Да, они творили чудеса, но теперь людей было явно недостаточно.

Юлий сражался с отчаянием обреченного, чувствуя, как силы уходят вместе с кровью, текущей из ран. Вырвав из раны засевший в ней кинжал, он тут же вонзил его в грудь очередного противника. Дыхание обжигало горло; бросив взгляд во двор, он увидел выходящего из дома сына. Юлий улыбнулся, и гордость переполнила его грудь. В этот самый момент другой клинок скользнул за нагрудник и вошел в легкое. Он сплюнул кровь и еще успел сразить гладием нападавшего, так и не увидев его лица. Руки бессильно опустились, пальцы выронили меч, и он со звоном упал на мощенный камнями двор. Все остальное Юлий мог только видеть.

Тубрук заметил, как хозяина поместья смели нападавшие. Он вскрикнул от злости и отчаяния, понимая, что прийти на выручку Юлию уже не успеет. Рений еще держался на ногах, но от смерти его спасала лишь помощь Марка. Впрочем, и меч его двигался все медленнее – кровь сочилась из ран, унося по каплям силы.

Поднявшись по ступенькам на стену, Гай, с побледневшим от усилий лицом, встал рядом с Тубруком. Вынув меч, он махнул им в сторону раба, взбиравшегося по темной груде тел. Тубрук пронзил ему грудь, но упрямец умер не сразу, а еще успел порезать Гаю лицо. Лишь после того, как Гай вогнал клинок ему в шею, он наконец испустил дух. Но на стену уже карабкались по скользким камням другие, орущие, завывающие и изрыгающие проклятия.

– Твой отец, Гай…

– Знаю.

Юноша вскинул руку, отразив удар какого-то древнего копья. Смело сделав шаг вперед, он вонзил меч в горло противника, и из раны брызнула кровь. Тубрук атаковал двух других и свалил одного вниз, но сам, поскользнувшись, упал на колени в липкую жижу. Второго Гай зарубил, когда тот уже готовился вонзить меч в Тубрука. Сделав шаг назад, юноша пошатнулся; испачканное кровью лицо побелело, колени дрожали. Теперь они вместе ждали следующих.

Темноту ночи вдруг разорвало пламя – бунтовщики подожгли амбары. Как ни странно, желающих забраться на стену больше не было.

– Еще одного! – пробормотал Тубрук, с трудом шевеля окровавленными губами. – Я заберу с собой еще одного, не больше! А ты спускайся, ты еще не можешь драться.

Гай как будто и не слышал, только губы сжались в суровую складку. Они ждали, но больше никто не пришел. Тубрук шагнул к внешнему краю и посмотрел за груду изуродованных тел и застывших лиц. Никого, кто затаился бы за этой кучей с кинжалом, старый гладиатор не увидел. Но в свете горящих сараев он заметил прыгающие силуэты.

Тубрук усмехнулся и тут же скривился от боли в потрескавшихся губах.

– Они нашли вино! – сказал он и все же расхохотался, несмотря на боль.

– Они уходят! – удивленно прорычал Марк.

Он отхаркнул и сплюнул кровь – может быть, даже и не свою. Потом повернулся и с ухмылкой взглянул на Рения, который сидел, прислонившись к двум трупам. Старик молча посмотрел на него, и Марк на мгновение вспомнил свою жгучую ненависть к наставнику.

– Я… – Он замолчал и быстро шагнул к старику. Тот умирал, это было очевидно. Марк прижал почерневшую от крови и грязи руку к груди Рения. Сердце трепетало, сбиваясь с ритма. – Кабера! Сюда, скорее!

Рений закрыл глаза, отгораживаясь от шума и боли.

Александрия пыхтела и отдувалась, будто роженица. Она вымоталась до предела и вся испачкалась в крови. Раньше ей и в голову не приходило, что кровь такая липкая и противная. В сказаниях о героях про это тоже не говорилось. Сначала кровь была скользкой, потом стала прилипать к рукам. Девушка ждала, когда во двор свалится следующий, и расхаживала почти как пьяная, сжимая нож липкими онемевшими пальцами.

В какой-то момент Александрия споткнулась о тело и, присмотревшись, поняла, что это Сусанна. Вот и все. Больше ей никогда не резать гуся, не стелить в кухне свежий тростник, не кормить объедками бездомных щенков, как они делали раньше, когда вместе ходили за покупками в Рим. От этой мысли из ее глаз потекли по грязным щекам чистые, как вода, слезы. Она ходила и ходила, но никто не прыгал со стены во двор. Ее уже шатало, но она не останавливалась. Не могла. До рассвета оставалось два часа, а с полей все еще доносились крики.

– Оставаться на стенах! До рассвета никому не покидать пост! – проревел на весь двор Тубрук. – Они еще могут вернуться.

Сам он, впрочем, так не думал. На винном складе хранилась бóльшая часть из запаса в тысячу запечатанных воском амфор. Даже если рабы перебьют часть, оставшегося хватит, чтобы веселиться до восхода солнца.

Отдав последнюю команду, Тубрук хотел спуститься со стены и пройти туда, где среди мертвых лежал Юлий. Но кому-то следовало остаться наверху.

– Ступай к отцу, парень.

Гай кивнул и сошел, держась за стену. Боль усиливалась и становилась нестерпимой. Сделанный Каберой разрез разошелся, и когда Гай потрогал его пальцами, то увидел на них кровь. Поднимаясь шаг за шагом по каменным ступеням туда, где стояли защитники стены, он чувствовал, как кровоточат раны, но все-таки держался.

– Ты умер, отец? – прошептал Гай, глядя на неподвижное тело.

Ответа не было.

– Оставайтесь на местах! Пока у нас затишье! – раскатился по двору суровый голос Тубрука.

Услышав эту новость, Александрия выронила нож, и он упал на камни. Работавшая на кухне девушка-рабыня сжала ее запястья и что-то сказала. Александрия не поняла, не расслышала из-за криков раненых, нарушивших то, что казалось ей тишиной.

«Я пребывала в тишине и мраке, – подумала она. – Я видела ад».

И таким грузом легло ей на плечи осознание этого, что Александрия опустилась на землю и всхлипнула.

Тубрук не мог больше ждать. Он спустился, прихрамывая, со своего участка стены и поднялся туда, где лежал Юлий. Некоторое время они с Гаем молча смотрели на тело.

Отец умер, но до конца осознать это, в полной мере почувствовать потерю Гай не мог. На камнях, в растекшейся луже, больше похожей в свете факелов на масло, чем на кровь, лежало что-то поломанное, разорванное, изрезанное. Это не было похоже на отца.

Гай вдруг резко повернулся и махнул рукой, словно отгоняя кого-то.

– Здесь кто-то был… рядом. Я почувствовал… Стоял и смотрел на меня.

– Он, конечно. Это ночь призраков.

Но ощущение ушло, и Гай поежился и сжал губы, сопротивляясь нахлынувшему горю.

– Оставь меня, Тубрук. И спасибо тебе.

Тубрук кивнул и спустился во двор. Глаза его казались двумя темными провалами на лице. Он устало поднялся на стену, занял свое место и, глядя на убитых им рабов, попытался вспомнить обстоятельства смерти каждого. Какие-то эпизоды он помнил, какие-то стерлись из памяти, и он оставил это занятие, сел, прислонившись к столбу, положил рядом меч и, глядя на затухающие в полях пожары, стал ждать рассвет.

Кабера положил ладонь на грудь Рения.

– Думаю, его время пришло. Стенки внутри истончились и обветшали. Некоторые пропускают кровь туда, где ее быть не должно.

– Ты вылечил Гая. Значит, можешь вылечить и его, – сказал Марк.

– Он старик, парень. Он уже был слаб, и я…

Кабера не договорил – спину обожгло прикосновение клинка. Медленно и осторожно он повернулся к Марку, мрачное лицо которого не предвещало ничего хорошего.

– Он жив. Делай свою работу, или мне придется оборвать сегодня еще одну жизнь.

При этих словах Кабера ощутил очередной сдвиг: в игру вступали другие варианты будущего, как будто игральные кости с неслышным щелчком приняли новый расклад. На мгновение глаза у него расширились от удивления, но он промолчал и постарался сосредоточиться и собраться с силами. Какой, однако, странный молодой человек. И какая необыкновенная способность менять будущее окружающих его людей! Да, ему определенно повезло оказаться в нужном месте в нужное время, в том историческом отрезке, когда все текло и менялось вне привычного порядка и безопасной колеи.

Он вытащил из подола железную иглу, быстро и аккуратно продел нить в ушко. Кабера работал осторожно, сшивая кровавые края рассеченной плоти и вспоминая молодость, когда все казалось возможным. Чувствуя на себе пристальный взгляд Марка, целитель положил смуглые ладони на грудь Рения и стал массировать сердце. Оно встрепенулось, и он едва не вскрикнул от изумления, почувствовав, как жизнь возвращается в старое тело. Кабера еще долго оставался в таком положении, пока выражение боли, застывшее на лице Рения, не изгладилось, так что он стал похож на спящего. Кабера поднялся, шатаясь от изнеможения, и будто в подтверждение собственных мыслей кивнул.

– У богов свои, чудны́е игры. Они никогда не раскрывают нам все планы. Ты был прав, Марк. Прежде чем уйти, Рений еще увидит рассветы и закаты.

Глава 10

К восходу солнца поля опустели. Разграбившие винный склад, скорее всего, разбрелись кто куда и свалились в пьяном угаре. Кое-где над обожженной, почерневшей землей поднимались ленивые струйки дыма. Обгоревшие деревья торчали голыми обугленными кочерыжками, и среди развалин амбаров тлело припасенное на зиму зерно.

Пейзаж был странно спокойным, и даже птицы молчали. Из-за этого смерти и страдания прошлой ночи казались какими-то нереальными. Гай постоял, потер лицо, повернулся и сошел по ступеням во двор.

На белых стенах темнели бурые потеки. По углам поблескивали лужи крови, отвратительные пятна на земле напоминали о трупах, которые выволокли за ворота, с тем чтобы потом свезти на подводах к вырытым ямам. Тела защитников положили на чистое полотно в прохладных комнатах, придав им по возможности пристойный вид. Остальных бросали небрежно в кучу, из которой беспорядочно торчали руки и ноги. Наблюдая за работой, Гай слышал крики раненых, некоторых зашивали, других готовили к ампутации.

В нем кипел гнев, и излить его было некуда. Его заперли, тогда как другие, все, кого он любил, рисковали жизнью, а отец погиб, защищая семью и поместье. Да, он еще не набрался сил и раны не затянулись, но ведь они лишили его даже возможности помочь отцу. Гай не находил слов, и когда Кабера подошел к нему с выражением сочувствия, угрюмо промолчал, так что старик отошел ни с чем. Борясь с усталостью, юноша просеивал между пальцами песок и вспоминал сказанные когда-то Тубруком слова, лишь теперь постигая их смысл. Его земля.

Подошедший раб – Гай не знал его имени, но, судя по ранам, он тоже дрался на стене – спросил:

– Хозяин, мы вынесли тела за ворота. Найти для них повозки?

К нему впервые обратились не по имени, и Гаю пришлось сделать усилие, чтобы не выказать удивления. Боль душила его, и голос прозвучал глухо, словно из глубокой ямы.

– Принеси лампового масла. Я сожгу их на месте, там, где лежат.

Раб послушно кивнул и побежал за маслом. Гай вышел за ворота и посмотрел на безобразную кучу трупов. Зрелище было отвратительное, но сочувствия Гай не ощутил. Каждый из них выбрал такой конец, приняв участие в нападении на поместье.

Он облил кучу маслом, обрызгал тела и лица, раскрытые рты и немигающие глаза. Потом поднес огонь, но обнаружил, что смотреть, как они горят, не может. Запах дыма напомнил ворона, которого они с Марком когда-то поймали. Он подозвал к себе раба.

– Прикати бочки. Пусть горят, пока не останется только пепел.

Жар усилился; Гай пошел в дом, и запах последовал за ним, будто обвиняющий перст.

В большой кухне он нашел Тубрука. Старый гладиатор лежал на боку, закусив кусок кожи, а Кабера ощупывал кинжальную рану у него в животе. Гай понаблюдал за ними, но ничего не сказал. Пройдя немного дальше, он увидел на пороге повара с окровавленным топором. Отец нашел бы подходящие случаю слова ободрения и поддержки для приунывшего, растерянного человека, но внутри у Гая не осталось ничего, кроме холодной ярости. Он прошел мимо повара, который продолжал смотреть в никуда, словно и не заметил хозяина. Гай остановился. Как поступил бы отец, так поступит и он.

– Я видел, как ты дрался на стене. – В его голосе наконец прозвучали сила и твердость.

Повар кивнул, собрался и даже попытался встать.

– Да, хозяин. Я многих убил, даже потерял счет.

– Ну, я только что поджег сто сорок девять тел. Думаю, там и твоих немало. – Гай натужно улыбнулся.

– Да! Мимо меня не прорвался никто. Никогда еще мне так не везло. Наверное, меня коснулись боги. Как и всех нас.

– Ты видел, как погиб мой отец?

Повар встал и поднял руку, будто собираясь положить ее на плечо юноше, но в последний момент передумал.

– Да, видел. Он забрал с собой многих. В конце вокруг него их лежали кучи. Храбрец и хороший человек.

Добрые слова вывели Гая из равновесия, и он стиснул зубы. Потом, подавив прилив горя, благожелательно сказал:

– Он гордился бы тобой. Я слышал, ты распевал песни.

К его удивлению, повар густо покраснел.

– Да. Мне понравилось драться. Вроде вокруг кровь и смерть, но все просто. Убивай, кого видишь. Мне нравится, когда все просто.

– Понятно. – Гай вымученно улыбнулся. – А теперь отдохни. На кухне кипит работа, скоро принесут суп.

– Кухня! А я тут сижу! Мне пора, хозяин, а то и суп негодный получится!

Гай кивнул, и повар убежал, забыв у порога топор. Гай вздохнул. Вот бы и в его жизни все было так просто, вот бы и он так же легко мог менять роли.

Задумавшись, он не заметил, как повар вернулся.

– Твой отец тоже гордился бы тобой. Тубрук говорит, ты спас его, раненый. Я бы гордился, будь у меня такой сын.

На глаза навернулись непрошеные слезы, и Гай отвернулся. Сейчас не время для слабости: поместье разорено, зимние запасы сгорели. Гай пытался занять себя какими-то делами, но его не оставляло ощущение беспомощности и одиночества, а мысли снова и снова возвращались к потере, как птицы, клюющие собственные раны.

– Эй, там! – донесся голос из-за ворот.

Бодрый тон привел его в чувство. Он хозяин поместья, сын Рима и своего отца и не должен позорить его память. Гай поднялся по ступеням на стену, почти не замечая окруживших его со всех сторон ночных призраков. В свете дня они не имели к реальности никакого отношения.

Со стены Гай увидел бронзовый шлем военного на красивом мерине, беспокойно бившем по земле копытом. Всадника – загорелого, подтянутого мужчину лет сорока – сопровождал контуберний из десяти вооруженных легионеров. Задрав голову, он кивнул Гаю.

– Увидели у вас дым, вот и пришли проверить, не рабы ли взбунтовались. Вижу, беда вас стороной не обошла. Меня зовут Тит Приск. Я – центурион легиона Суллы, который только что вошел в город. Смотрим, что и как, помогаем при необходимости. Я могу поговорить с хозяином?

– Хозяин – я. Откройте ворота! – крикнул Гай.

То, что оказалось не под силу всем ночным мародерам, совершили два его слова. Тяжелые ворота открылись перед солдатами.

– Вам тут, похоже, досталось, – заметил Тит уже совсем другим тоном. – Можно было догадаться по той куче тел, но… Большие потери?

– Есть немного. Но мы удержали стены. Что в городе? – Гай не знал, о чем говорить.

Тит спешился и передал поводья одному из своих людей.

– Рим стоит, хотя сотни деревянных домов сгорели и на улицах тысячи убитых. Пока порядок восстановлен, но гулять по городу с наступлением сумерек небезопасно. Сейчас мы ловим всех рабов, каких находим под Римом, и распинаем каждого десятого в назидание остальным – по приказу Суллы.

– Из тех, кого поймали на моей земле, казните каждого третьего. Я возмещу потери, когда все успокоится. Не хочу, чтобы хоть кто-то из тех, кто пошел на меня прошлой ночью, избежал наказания.

Центурион секунду неуверенно смотрел на него.

– Прошу прощения, господин, но имеешь ли ты право давать такой приказ? Прости мою настойчивость, однако при подобных обстоятельствах… Может ли кто-то подтвердить твои слова?

Гнев всколыхнулся, но Гай сдержал себя, представив, как, должно быть, выглядит со стороны. Он еще не успел умыться и переодеться после того, как Луций и Кабера заново зашили и перевязали рану. Он стоял перед центурионом весь в грязи и крови, неестественно бледный, даже не зная, что глаза покраснели от маслянистого дыма и слез, и только что-то в манере держаться не давало такому закаленному солдату, как Тит, надрать уши наглому мальчишке. Что именно, Тит определить не мог, но чувствовал – этого парня лучше не злить.

– Сейчас позову управляющего, если лекарь с ним закончил.

Не сказав больше ни слова, Гай отвернулся и ушел.

Вежливый хозяин предложил бы солдатам освежиться, но Гая раздражало, что ему приходится звать Тубрука для подтверждения своих полномочий. Так что солдаты остались за воротами.

Тубрук успел вымыться и надеть чистую темную одежду. Перевязанные раны скрывала шерстяная туника. Увидев легионеров, он улыбнулся: мир возвращался к порядку.

– Вы здесь одни? – спросил он без вступлений и объяснений.

– Э, нет, но… – начал Тит.

– Хорошо. Сообщи товарищам, что вам придется задержаться. Нам нужна помощь, чтобы привести поместье в порядок.

Не обращая внимания на молчаливые протесты Тита, Гай с невозмутимым видом поддержал управляющего.

– Ты прав, Тубрук. Собственно, Сулла и послал их с таким поручением. А работы у нас хватает.

Тит предпринял вторую попытку.

– Послушайте, мы…

Тубрук наконец услышал его.

– Почему бы тебе самому не отправиться с сообщением? Остальные – парни крепкие, и поработать пару часов им будет в удовольствие. Думаю, Сулла не хотел бы, чтобы вы оставили нас в таком бедственном положении.

Мужчины посмотрели друг на друга. Тит вздохнул и поднял руку, чтобы снять шлем.

– Я от работы не отлыниваю, – проворчал он и, выбрав одного из легионеров, кивком указал на дорогу. – Возвращайся к нашим, присоединись к кому-нибудь. Передай, что я задержусь здесь на несколько часов. Если поймают беглых рабов, скажи, каждого третьего, понял?

Солдат с готовностью кивнул и отправился исполнять поручение.

Тит начал отстегивать нагрудник.

– Так откуда нам начинать?

– Займись ими, Тубрук. Я проверю, как остальные.

Уходя, Гай благодарно тронул Тубрука за плечо. Сейчас ему хотелось прогуляться по лесу или посидеть в одиночестве у реки, разобраться в своих мыслях. Но все это потом, а сначала нужно поговорить со всеми, кто прошлой ночью защищал его семью. Так поступил бы отец.

Гай проходил мимо конюшни, когда услышал в темноте чей-то приглушенный плач. Он замедлил шаг, не зная, стоит ли нарушать чье-то уединение. Горе коснулось не его одного. У погибших остались друзья и родные, которые не ждали, что встретят утро без них. Гай постоял еще немного, чувствуя маслянистую вонь от сожженных трупов, и шагнул в прохладную тень между стойлами. Кто бы это ни был, теперь ответственность за его горе лежала на нем, и его долг заключался в том, чтобы облегчить чужое бремя. Отец понимал это, и именно потому поместье процветало так долго.

Глаза не сразу привыкли к полутьме после яркого утреннего солнца. Ему пришлось заглянуть в каждое стойло, чтобы определить, откуда доносятся звуки. В конюшне было всего две лошади, и когда он погладил их по мягким мордам, животные отозвались тихим ржанием. Под ногой хрустнул камешек, и плач мгновенно прекратился, словно кто-то задержал дыхание. Гай замер на месте, как учил Рений, и наконец услышал тихий выдох.

На грязной соломе, подтянув к подбородку колени и прислонившись спиной к каменной стене, сидела Александрия. Услышав его, она подняла глаза, и Гай, подойдя ближе, заметил дорожки от слез на грязном лице. Он подумал, что она почти его сверстница, может на год старше. Вспомнив, как ее отхлестал плетью Рений, Гай ощутил укол вины.

Он вздохнул, не зная, что сказать. Потом подошел и сел рядом, но не слишком близко, и тоже прислонился спиной к стене, чтобы девушка поняла – бояться нечего. Тишина успокаивала, и в самой конюшне, с ее запахами, ему всегда было уютно. В детстве он убегал сюда, прячась от неприятностей или наказаний. Гай погрузился в воспоминания, и молчание вовсе не казалось неловким. Тишину прерывали только лошадиный храп и редкие всхлипы, сдержать которые Александрии удавалось не всегда.

– Твой отец был хорошим человеком, – наконец прошептала она.

Сколько еще раз он услышит эту фразу до конца дня? Как это выдержать?

Гай кивнул.

– Мне так жаль. – Он скорее почувствовал, чем увидел, как она подняла голову и посмотрела на него.