Прекрасная, как река

Между козлом и овечкой

Я упаковывала последние подарки, когда в дверь позвонили. Из окна я увидела, как Этьен и Кловис, его сын, бросают друг в друга снежки, пока я иду им открывать. Фридрих должен был прийти попозже, он помогал ребятам на кухне в «Thym et Sariette».

Проходя мимо зеркала, я поправила волосы и улыбнулась. Днем я собирала в лесу шишки и еловые ветки для украшения маяка. Потом украсила птичьи кормушки гирляндами из сухофруктов, повесила на кленовые ветки кусочки сала для дятлов и насыпала орехов белкам. И, наконец, сделала генеральную уборку во всех комнатах под любимые песни.

Если мне нравится мелодия, я могу слушать ее часами, и мне она не надоедает. Из уважения к Фридриху при нем я надевала наушники, но наедине отрывалась по полной: из колонок в гостиной на всю катушку гремел старый рок-н-ролл. Я была в восторге оттого, что весь вечер будет посвящен исключительно развлечениям, еде и веселью.

Эта осень была перенасыщена событиями, и мне не терпелось немного передохнуть. Остаться дома, устроить маленький праздник с теми, кого люблю, – таков был мой план идеального вечера. Идея проста: повседневная одежда. Ничего неудобного, ничего неестественного. Я сказала Этьену, что надену свои поношенные джинсы – от времени они растянулись, стали мягкими – и бамбуковый джемпер. Он тоже может одеться как ему удобно. Он заметил, что я могла бы сделать над собой усилие и нарядиться в вечернее платье, но я стояла на своем.

Открыв дверь, я чудом увернулась от снежка, брошенного в меня Этьеном.

– Да что ж такое! Промазал!

– Эй! Будешь распаковывать подарки на улице! Заходи, Кловис, твой папа наказан.

Мальчик засмеялся, показывая на отца пальцем. Я незаметно наклонилась набрать в горсть снега и подошла поцеловать Этьена, но в последнюю секунду размазала снег по его лицу, как кремовый торт.

Кловис хохотал до упаду. Мы вошли в дом. Под радостные возгласы мальчиков, восхищенных моей огромной елкой у окон гостиной, я приняла у них верхнюю одежду и спальные мешки.

– А почему ты живешь на маяке?

Я обняла Кловиса.

– Чудной ты – вечно задаешь мне один и тот же вопрос, как ни придешь. Согласна, маяк в лесу – это странновато. Обычно они бывают возле воды. Но дело вот в чем: мой дом построен так, что когда я сижу у себя в мастерской на верхнем этаже и смотрю в окно, то вижу очень-очень далеко. Так далеко, что на днях я, кажется, видела остров с пиратами.

– Пиратами!

– Разве я не говорила? Так сходи, глянь. А я пока приготовлю тебе чего-нибудь вкусного и вредного.

Кловис побежал по лестнице так, будто наверху его ждали сокровища. Трудно было поверить, что ростом он мне уже по локоть.

– С ума сойти, до чего быстро время летит. Он так вымахал.

– Ему уже пять, почти маленький мужчина.

Я жестом пригласила Этьена на кухню.

– Есть вино, пиво и джин. Что тебе налить?

– Тебе не кажется это странным?

– Нет, если только не станешь смешивать.

– Я не о выпивке. Тебе не кажется странным, что ее с нами нет?

– Нет.

Он смотрел на меня – в его глазах стояли слезы.

– Вообще это не первый раз, когда мамы нет с нами на Рождество. Ты забыл, что было два года назад? Ее гуру позвонил и сказал, что она должна ехать к ним, потому что как раз на этот день выпало полнолуние. Она сказала мне: «Моя миссия не в том, чтобы причинить урон земле. Наоборот, я освещаю ее благодаря участию в «Лунном круге». Мы – дети луны».

– Да, помню, но сейчас все по-другому. Ее на самом деле больше нет.

– Вот именно, но мой траур начался не два с половиной месяца назад, а двадцать пятого декабря две тысячи пятнадцатого. И теперь мне даже легче, потому что не надо больше за нее переживать.

Последовало долгое молчание. Похоже, мы оба мысленно прокручивали в голове мои последние слова.

Этьен, легонько похлопав меня по плечу, сказал:

– На этой неделе самое время наведаться в наш дуплекс.

– Обещают снег.

– С каких это пор ты боишься снега, Фаб? Такими темпами нам не видать наследства еще несколько месяцев.

– Не люблю ездить по трассе зимой.

– Сент-Огюст всего в трех часах отсюда, и мы не в экспедицию собираемся! К тому же за рулем будешь не ты.

– К весне я буду готова. Только не езди без меня, окей?

Этьен вышел на балкон за пивом. Я знала, что он раздражен, но сдерживается, чтобы не испортить праздник. То, что мама завещала свой дуплекс нам с Этьеном, не было неожиданностью. Как-то вечером она вскользь упомянула об этом в разговоре по телефону. Но я считала, что мне и так повезло: благодаря наследству отца я смогла построить свой маяк, и больше мне ничего не нужно. На мои возражения мама ответила, что этот дуплекс – все, что у нее есть, и она хочет, чтобы он достался нам с Этьеном. Я сказала, что у нас еще будет время все обсудить и что в конце концов я уговорю ее отказаться от этой идеи. Тогда я и понятия не имела, что жить ей оставалось всего несколько месяцев, а она об этом знала, потому и готовила завещание.

Кловис спустился и сказал мне, что видел корабль в облаках.

– Как думаешь, пираты это едят?

Увидев тарелку с ирисками, шоколадными конфетами в форме Санты и взбитые сливки, он вытаращил глаза.

– Ничего себе!

– А я говорила, что еда будет вредной!

Мы расположились в гостиной в ожидании ужина, чтобы перекусить маленькими волованами, которые я испекла заранее. Кловис уплетал свои лакомства, лежа на животе прямо под елкой.

– Фаби, а почему у тебя нет рождественского вертепа? У мамы он есть, и у папы тоже есть.

– Вот именно, почему у тетушки до сих пор нет рождественского вертепа? Поможешь соорудить?

Горящие глазенки, весь рот в шоколаде – прелесть что за ребенок. Когда я собралась идти за фигурками для вертепа, в маяк с горой пакетов вошел Фридрих.

– Привет-привет.

Хорошо изучив его за столько лет, я по одному тону поняла: что-то не так. Мне трудно читать выражения лиц, зато я научилась распознавать интонации Фреда. Он поприветствовал Кловиса, пожал руку Этьену и отправился с пакетами на кухню. Я последовала за ним и, убедившись, что мы одни, спросила:

– Что с тобой?

– Сама знаешь, я не горел желанием встречаться с ним.

– Да брось, ты же был в курсе, что он придет. И что изменилось?

– Не знаю, просто видеть его не могу. Был бы он хотя бы твоим братом, я еще сделал бы над собой усилие.

– Но он и так мне как брат.

– Братья в сестер не влюбляются.

– Ну хватит! Ты опять за старое? С тех пор уже семь лет прошло, и я до сих пор не верю, что это правда. А даже если и было правдой, теперь все уже в прошлом.

– Я так не думаю.

– А я и не прошу тебя думать, просто будь вежливым. Если не ради него, то хотя бы ради ребенка. Кстати, если ты еще долго собираешься делать козью морду, то мне как раз такая нужна для рождественского вертепа.

Я вернулась в гостиную к Кловису и Этьену – они изучали имена на подарках. Мы неплохо повеселились, играя в пантомиму, прятки и собирая новую гоночную трассу Кловиса. В полдесятого малыш уже спал возле елки в спальном мешке. Фред был все так же серьезен и не отрывал глаз от телефона. Мои ожидания не оправдались – я все-таки надеялась, что мое Рождество будет радостным, как в пожеланиях. Когда мы добрались до тарелки с овощами и фруктами, по фейстайму позвонила моя подруга Анна, она же сестра Фреда. Увидев нас, она радостно вскрикнула:

– Feliz Navidad^[1], друзья!

Я держала телефон на расстоянии вытянутой руки, чтобы лица всех троих были в кадре.

– Чего вдруг по-испански, сестренка?

Улыбка слетела с лица Анны.

– Вот дурак.

– Ага, теперь и ты мне скажешь, что мое место под елкой?

– А?

Я поднесла телефон ближе к лицу:

– Я сказала твоему брату, что если он не перестанет делать козью морду, то я поставлю его в рождественский вертеп.

Она рассмеялась:

– Отлично! А ты сама овечкой прикинешься?

Я на секунду задумалась.

– Люблю овечек. Они мягкие.

Этьен почувствовал себя обделенным и громко спросил:

– А я?

Фред выпалил:

– Ты будешь le p’tit criss^[2].

Все бы поняли, что это шутка, если бы Фред засмеялся. Я ушла с телефоном на кухню. Анна смотрела на меня с экрана широко раскрытыми глазами.

– Да уж, напряжно у вас там… Думаешь, это хорошая идея – приглашать его каждый год?

– Было две причины: траур и расставание. Не могла оставить его одного.

– Хм… А может, хватит с ним сюсюкаться?

Мы болтали минут двадцать, обсуждая новости. Закончила разговор я – неловко было оставлять ребят вдвоем. К моему удивлению, когда я вернулась в гостиную, оба сидели на диване и смотрели в телефон Фреда. Этьен разглядывал фотографию какой-то девушки и делился впечатлениями.

– А эта ничего. Мне нравятся блондинки с прямыми волосами. Да и ростом она повыше.

Я подошла ближе и поняла, что они сидят на сайте знакомств.

– Ты тут что, зарегистрирован, Этьен?

– Нет, это Фред показал. Прикольный сайт.

Я села на пол, стараясь не опрокинуть блюдо с закусками и при этом выглядеть как можно спокойнее. В этот момент я так тщательно разжевывала оливку, словно это был кусок жесткого стейка.

– А ты сам откуда про него знаешь?

Фред посмотрел на меня так, будто я задала дурацкий вопрос.

– Да все о нем знают. Его же постоянно по телику и на радио рекламируют. Ты что, ревнуешь?

– Конечно, нет! Просто беспокоюсь, как бы вы не наткнулись на мой профиль.

Они переглянулись, закатывая глаза. Я улыбнулась. Впервые между ними возникло какое-то взаимопонимание. Я встала и пошла налить себе бокал вина. Весь вечер мы уплетали сэндвичи, закуски из овощей и фруктов и чипсы, а индейка до сих пор стояла нетронутая.

Указывая на Кловиса, я спросила:

– Как думаешь, он проснется, если я включу музыку?

Этьен рассмеялся.

– Даже если бы ты хотела его разбудить, ничего бы не вышло. Когда Кловис спит – он спит!

Я выбрала плейлист песен пятидесятых-шестидесятых и увеличивала громкость до тех пор, пока Фред выразительно не посмотрел на меня. Я подняла бокал в ответ, после чего залпом выпила вино, поставила его на столик и начала танцевать.

Я танцевала весь оставшийся вечер, придумывая новые движения. К часу ночи пошла взять себе индейки, пюре и сладких корнишонов. Парни сидели на кухне, сплетничали о расставании Этьена с мамой Кловиса.

– Идем танцевать!

Услышав начало «Tutti Frutti» Литтла Ричарда^[3], я отчаянно вскинула руки:

– Ну же, ребята! Пожалуйста, идем!

Глянув на меня, они продолжили смеяться и болтать. Я сбегала в свою комнату и надела длинное небесно-голубое платье с пышными рукавами, застегивающееся сзади на маленькие белые пуговицы. Этьен прав, я и так весь год одевалась как мне было удобно, и сегодня можно сделать над собой усилие, чтобы выглядеть красиво. Я накрасила губы и, распустив волосы, начесала их так, чтобы придать больше объема. К черту всех остальных – мне хотелось веселья. Я спустилась и стала танцевать дальше, наблюдая за тем, как вокруг меня кружится платье. Мне всегда нравилось отрываться до упаду.

В половину третьего я уже делала вид, что танцую вальс с партнером, а закончила свою вечеринку лежа на спине у высокого окна, глядя на звезды и слушая альбом Даниеля Беланже^[4] «Rêver mieux».

Проснулась от неожиданного прикосновения Кловиса в шесть утра. Он обнимал мое лицо ручонками.

– Ты что, спала на полу, Фаби?

Я медленно приподнялась, осматриваясь. Этьен спал на диване, а Фред, должно быть, в нашей комнате наверху.

– Все верно. Хотела быть поближе к тебе, чтобы присниться.

Он восторженно открыл рот.

– И ты не надела пижаму?

– Нет, Фаби забыла снять платье. Пойду надену рождественскую пижаму и напеку тебе блинов, окей?

Поднявшись в спальню, я переоделась и разбудила Фреда.

– Там ребенок хочет блинов. Приготовишь? Он будет в восторге от того, как ты их подбрасываешь.

Он натянул одеяло на голову.

– Козлы еду не готовят.

– Ты прав. От них еще и молока не дождешься.

Тушеная свиная лопатка

Зима была теплой и прошла незаметно.

Я работала полную неделю в Доме «Тропинка», но по пятницам часто брала выходной, чтобы провести его в мастерской, где писала картины для своего августовского проекта. Выставка готовилась в сотрудничестве с мэрией Дэмона. Мне представлялась этакая ночная поездка в лес, во время которой через каждые полкилометра зрители попадали бы во вселенную местного художника. Художник тоже был бы рядом, чтобы объяснить свое видение и ответить на вопросы. Повсюду предполагалась игра света и музыки, цвета и стили сменялись бы в соответствии с представленной темой. Я настолько увлеклась этим проектом, что часто забывала сделать перерыв на еду.

Было июньское утро четверга, бирюзово-прозрачного, как и все четверги в моем воображении. Я разглаживала покрывало на кровати, чтобы ни одной складки не осталось, когда в комнату вошел Фред. Не успела его обнять, как он повалился на матрас. Меня прямо передернуло.

– Что ты делаешь?

Я не сводила взгляда со смятого покрывала.

– По-твоему, это нормально?

– Что?

– Так переживать из-за кровати.

– Мне нравится, когда она хорошо заправлена.

– Дело не только в этом. Ты паникуешь, если подушки лежат не с той стороны; к кровати нельзя прикоснуться после того, как с нее встал. Очередные издержки аутизма? Тебе самой не надоело?

Я пожала плечами.

– А тебе надоело?

– Как раз собирался об этом поговорить.

– Окей.

Его лицо стало серьезным. Мы долго смотрели друг на друга. Я путалась в его недомолвках и в течение следующего часа несколько раз просила перестать ходить вокруг да около и наконец высказать все, что он думает.

– У нас с тобой все разладилось.

Не знаю, что на меня нашло, но, услышав это, я поднялась, быстро спустилась с лестницы, обула беговые кроссовки и побежала по тропе Белой березы, ведущей на вершину горы.

Бег – лучшее, что я умею делать. Особенно когда мне плохо. Бег помогает мне переключить внимание. Если вы думаете, что я просто убегаю от реальности, вы правы. Предпочитаю физическую боль – когда колотится сердце, трудно дышать и болят ноги. Причина такой боли мне хорошо понятна.

У меня никак не выходило сосредоточиться на дороге, и на подъеме я несколько раз споткнулась о корни деревьев. На вершине, совершенно выдохшаяся, я окинула взглядом просыпающийся город. По небу бежали облака, и ветер был слишком теплым для июньского утра. Я отыскала самое большое облако и наблюдала за тем, как оно меняет форму. Я думала о том, что и в жизни все меняется, трансформируется, а иногда испаряется.

Я уже давно заметила изменения в поведении Фреда. Говорят, вначале любовь ослепляет. Но мы с ним больше не были влюблены, и это было очевидно, хотя мне и не хватало смелости признаться себе в этом.

Карман завибрировал. Сообщение от Фреда.

Я подождала несколько минут, прежде чем ответить.

Я села, убрала телефон с режима вибрации и поставила новый рингтон. Выбирала между собачьим лаем и звоном церковных колоколов. В идеале хорошо бы совместить их: лай грязной собаки и погребальный звон по нашим отношениям. Я долго не отрывала взгляда от экрана в ожидании ответа. Мое сообщение он уже прочитал. Я сосчитала до десяти и легла на спину, положив телефон на живот. Тишина тоже ответ. Так я и лежала там, на вершине горы, делая медленные, глубокие вдохи.

– Фабьена? Ты в порядке?

Я вскочила на ноги. Это был Шарль, здоровенный лесоруб, с которым я познакомилась семь лет назад на праздновании своего тридцатилетия. У него был роман с моей подругой Анной, длившийся несколько месяцев. Если бы мне предложили сделать ставку на их отношения, я бы потеряла кучу денег, ведь я была уверена, что у них все сложится.

– Давно не виделись… Что ты здесь делаешь?

– Мы восстанавливаем террасу в лесу, у Сен-Лоранов, и я заметил, как ты промчалась мимо с таким лицом, будто кто-то умер.

Я улыбнулась, собирая волосы в узел.

– Мама умерла восемь месяцев назад, но я вовсе не из-за этого вышла на пробежку.

У Шарля всегда были румяные щеки, но в эту минуту они сделались пунцовыми. Чудесный оттенок для палитры какого-нибудь производителя красок.

– Вот я тупой. Просто не знал насчет Брижит, прости. Сочувствую тебе.

– Ничего… Спасибо.

– Я вернулся всего неделю назад, а тут работы по горло. Сейчас самый сезон – все хотят что-нибудь построить.

– Ты устроился в Ванкувере, как и хотел?

– Ага, прожил там три года. Потом вернулся, работал то там, то сям по всему Квебеку. А ты часто общаешься с Анной?

Я пожала плечами.

– Не видела ее шесть лет, но мы переписываемся. Она целиком занята детьми и мужем. Калифорнийская мечта!

– Она в Калифорнии! Наверняка ее муж не носит постоянно рубахи в клетку, как лесоруб!

Мы рассмеялись.

– Серьезно, Фаб, все в порядке?

– Между мной и Фредом все кончено.

Сама не знаю зачем, я достала телефон и показала ему нашу переписку. Он покачал головой, возвращая мне телефон.

– Не может быть.

Я не поняла, что он имел в виду, но не стала спрашивать. Мы молча пошли вниз, и на пересечении Кленовой тропы и Крепостной он сказал:

– Тут я должен свернуть. Запиши мой новый номер и звони, если что, хорошо?

Записывая номер в телефоне, я пыталась понять, что он имел в виду. Вся наша жизнь состоит из таких «если что».

– Если что? Например, если вдруг надумаю переделать кухню или туалет протечет?

Рассмеявшись, он почесал бороду.

– Позвони, если понадоблюсь. Все равно для чего.

Когда я вернулась на маяк, машины Фреда уже не было. Я позвонила Лие из Дома «Тропинка» и сказала, что свободна.

– У тебя какой-то уставший голос. Оставайся дома, ты много подменяла Сильви на этой неделе, так что отдыхай.

Наверное, она права. Я сняла покрывало, разделась и легла на самый край постели, стараясь ее не смять. В пятнадцать минут второго меня разбудил телефон. Если меня разбудить во время дневного сна, я никогда не могу понять, какой сегодня день. Звонил Фред.

– Алло.

– Ты где?

– В своей аккуратно заправленной кровати, как ты любишь.

– Сейчас приеду.

Через несколько минут он появился в дверях.

Я поднялась и надела рубашку. Еще вчера я гуляла по дому голой, но при мысли, что, возможно, он меня больше не любит, во мне внезапно проснулся стыд. Фред сел на пол, закрыл лицо руками и расплакался, а я стояла неподвижно, как телеграфный столб, не в силах сдвинуться с места. Никогда не видела его таким. Он поднял голову.

– Прости меня, Фаб.

Непонятно, за что он извинялся. Почему плакал. Почему не отвечал. Способен ли он еще любить меня? Я вглядывалась в его лицо, пытаясь найти ответ.

– Да. Я встретил другую.

У меня перехватило дыхание, но я попыталась держать себя в руках.

– Давно?

Он провел руками по волосам – когда он нервничает, то всегда так делает. И тут мы принялись кричать друг на друга, как дети.

– Утром я хотел тебе обо всем рассказать, но ты убежала!

– Ага, отлично! Значит, это я виновата? Целый час таращились друг на друга как придурки, потому что ты не мог из себя слова выдавить! Трудно было сказать: «Я больше тебя не люблю, я сплю с другой»?

– Не закатывай истерику!

Я повернулась к окну и на несколько секунд закрыла глаза. От крика у меня заболело горло, надо было успокоиться. Собрав остатки гордости, я взяла себя в руки и произнесла как можно спокойнее:

– Нет, Фред, я буду закатывать все, что захочу, – глаза, истерики, банки. Закачу тебе в морду, если завтра вернусь и обнаружу, что ты еще отсюда не убрался.

В сердцах я рванула на себе рубашку, вместо того чтобы расстегнуть; было слышно, как пуговицы посыпались на пол. Чертыхаясь, натянула джинсы и толстовку. Фред пытался сказать мне что-то еще, но я была точно в невидимых наушниках – мысленно уже убралась оттуда.

Схватив рюкзак, я стала запихивать в него одежду.

– Куда ты собираешься?

Он повторил громче.

– Куда ты собираешься, Фаб?

– Теперь это не твое дело.

Я вытащила из сарая Жозефа и поехала в Дом «Тропинка».

Жозеф – это мой велосипед. Однажды я нашла его возле дерева за домом. На стволе кто-то выцарапал «Жозеф, я тебя люблю», еще и сердечком обвел. Само собой, признание в любви касалось не велосипеда, но я решила назвать его именно так. С тех пор это официально мой велосипед и друг.

Коллеги всегда посмеиваются надо мной, когда я говорю, что приеду на работу на Жозефе или что мысленно разговариваю с ним по дороге. Забавно, что они считают это шуткой.

В тот день я долетела до работы в рекордные сроки. С каждым нажатием на педали сердце мое колотилось все быстрее, а в ногах чувствовалось приятное жжение, как во время бега. По пути я излила Жозефу душу, заранее попросив его не обращать внимания на ругань и путаницу, – во мне по-прежнему все кипело. Разумеется, я могла бы говорить что угодно, Жозефу все равно: он велосипед и просто делает свою работу – катится вперед. Я выкладывалась полностью, как будто это велогонки и я мчусь к финишной прямой. У меня онемели лодыжки, в шлеме было жарко, со лба стекал пот.

Заметив у входа скорую, я притормозила. Не удержалась и глянула на номерной знак: всегда проверяю, понравится ли мне сочетание цифр и букв. Если гласные и четные цифры сочетаются, для меня это всегда маленькая радость. Увидев в номере пятерку и букву К, я поморщилась: они все портили.

До сих пор с трудом привыкаю к поступлению новых пациентов, хоть это случается и часто. Каждый из них приходит со своей жизнью, прошлым, семьей. С больными у меня всегда складываются теплые отношения, зато среди остальной массы людей я чувствую себя скованно. И вот что я в итоге поняла: скрашивать последние дни пациентов у меня выходит лучше, чем утешать скорбящих.

Когда я приношу холсты и краски и предлагаю нарисовать все, что пациенты захотят, мне удается выстраивать с ними связь. В этом и заключается моя роль в Доме «Тропинка». Ни для кого не секрет, что я скорее согласилась бы почистить пол зубной щеткой, чем торчать на ресепшене. Хоть я и отзывчива и обожаю людей, передо мной всегда как будто толстое стекло, которое создает трудности в общении.