Сказочники

Пролог

Тропинка, слегка раскисшая после дождя, змейкой вилась через поле. Позади над пологим склоном поднимался дым – там, в небольшой долине, осталась деревня с ухоженными домиками, белёные стены которых резко контрастировали с оранжевой черепицей крыш. В доме, стоящем на самом краю, они купили крынку молока, свежеиспечённого хлеба, немного сыра и узнали, что эта тропинка ведет прямиком до станции, у которой два раза в день останавливается поезд. Поезд, идущий в город с уютно-печальным названием Осень. Если хозяйка и удивилась необычной монетке, которой расплатились путешественники, то виду не подала. Мало ли, откуда их занесло – по одежде же видно, что нездешние.

Они сели на траву и молча перекусили нехитрой крестьянской снедью прямо в поле. Девушка выглядела уставшей. В её необычных серебристых волосах запутались травинки, одежда была помята, а в уголках губ залегла складка. Все говорило о том, что недавно она пережила какое-то сильное потрясение. Ничего, одна спокойная ночь в мягкой постели сотрёт с лица эти следы и вернёт ясность взгляду больших аквамариновых глаз. Она сильная и уже не раз доказала это за бесконечно длящийся день. Хотя здесь было утро.

Так думал и молодой человек в тёмно-сером походном костюме. Его слегка вытянутое лицо с острыми скулами и носом с горбинкой тоже носило следы недавних волнений, которые он старался прятать за маской спокойствия и уверенности, чтобы придать сил своей спутнице.

Поев, они поднялись и пошли вперёд в сторону станции. Вокруг было лето или поздняя весна. Определить с точностью не получалось, но трава вокруг ещё не потеряла свою ярко-салатовую свежесть, а летающие над ней птицы, похоже, всё ещё не могли нарадоваться солнцу и теплу. Воздух одуряюще пах полевыми цветами и звенел от кружащихся вокруг насекомых. К счастью, кусачих среди них не было, либо им просто везло, и весь путь до станции путешественники преодолели, не потеряв ни капли крови. Если бы не усталость и не до конца высохшая одежда, то можно было бы наслаждаться этой прогулкой. Сколько таких полей мужчина повидал в той, оставшейся за спиной жизни, и не счесть…

Станция представляла собой небольшое одноэтажное строение, сложенное из кирпичей красного цвета, частично выщербленных и поросших снизу какой-то ползучей растительностью. Посредине короткой платформы стоял навес, призванный защищать пассажиров от дождя и зноя, в зависимости от того, в какое время года они оказались на этом сонном полустанке. Пахло пылью, травяным соком и нагретым железом рельс.

– Добрый день. – Входная дверь в домик станционного смотрителя приветливо скрипнула навстречу, и в открывшемся проёме усталый путешественник увидел небольшую светлую комнату, у дальней стены которой стоял обитый зелёным сукном стол. За ним сидел пожилой мужчина, с пышными бакенбардами и поседевшей шевелюрой, обильно прореженной на макушке. В левой руке он крутил белый деревянный жезл с красным кружком на вершине, а рядом с правой лежала форменная фуражка с медной начищенной до блеска кокардой с двумя перекрещенными молоточками.

– Добрый день, эр! – степенно поприветствовал вошедшего смотритель, поднимаясь. Судя по всему, пассажиры были не частыми гостями на его станции, и он был рад возможности развеять скучную службу разговором. – Жарковато сегодня, не правда ли?

– Ваша правда, – вежливо кивнул молодой человек, входя в комнату и останавливаясь перед столом.

– Прошу вас, присаживайтесь, – смотритель, вновь опустившись на своё место, указал на видавший виды, но всё ещё крепкий стул, стоящий напротив. – Из Эспена пришли?

– Если та деревушка за полем называется Эспен, то да, – признался тот, с благодарностью принимая из его рук стакан холодной воды с лимоном. – Так получилось, что мы с женой оказались в этих местах совершенно случайно и теперь хотели бы добраться до города.

– Нет ничего проще! – воскликнул смотритель, довольный тем, что в его власти оказать столь небольшую услугу. Он тактично не стал расспрашивать, как это молодой человек оказался в этом медвежьем углу, если с поезда не сходили. Хотя, может быть, он решил, что это могло произойти не в его смену. – Поезд до станции Осень будет здесь в полдень, и вы с комфортом доберётесь на нем до города. Да и где же ваша супруга, эр? Зовите её сюда – скоро на улице станет очень жарко!

Путешественник благодарно кивнул, вышел и позвал девушку, которая воспользовалась этим временем и уличным умывальником, чтобы хоть немного привести себя в порядок. И надо сказать, что ей это удалось. Когда она вошла в комнату, смотритель подскочил со своего места и начал лихорадочно застегивать верхнюю пуговицу форменного сюртука, до того спокойно распахнутого.

– Эра, прошу прощения, прошу вас, проходите, присаживайтесь, – засуетился он вокруг девушки, со странными серебристыми волосами. Стройная как тростинка, с гордо поднятой головой, тонкими чертами лица и манерами, выдающими не одно поколение знатных предков, она при желании умела произвести нужное впечатление.

– Благодарю вас… – перевёл путешественник ее слова. Здешний язык напоминал старо-франконский. Гортанные гласные и раскатистое «р». Несмотря на усталость, молодой человек мысленно разобрал местный язык на составляющие и поставил в наиболее подходящую для него группу. Там, во время своих бесконечных странствий с цирком, он при любой возможности старался заглянуть в библиотеку каждого городка, в котором мы останавливались хотя бы на один день. Удивительно, сколько чудесных открытий он совершил, копаясь в самых дальних и самых пыльных стеллажах или кладовых. Всё, до чего не смогли добраться цензоры или крысы, не сильно отличающиеся друг от друга по разрушительности последствий, пополняло его языковую копилку. Вот в неё упала и ещё одна монетка.

– Пьер! – верно понял вопрос смотритель, который если и удивился, что девушка не говорит на местном языке, то виду не подал. – Пьер Кондю к вашим услугам, эра!

– Благодарю вас, Пьер. Меня зовут Рэм, а это Руна.

Тем временем девушка грациозно опустилась в заботливо отодвинутое кресло смотрителя. Видимо, по его мнению, стулья, стоящие вдоль стены, и тот, который до этого занимал её спутник, могли подойти ему или другим пассажирам, но никак не ей. Рэм не мог скрыть улыбку, глядя на разворачивающееся перед ним действие. Он и сам при первом знакомстве с девушкой допустил ту же ошибку, решив, что Руна – хрупкий, изнеженный цветок, слабо приспособленный к окружающему миру. Позже ему не раз пришлось убедиться в том, насколько первое впечатление было обманчиво.

– Как я уже говорил вашему мужу, – устало опущенные уголки губ Руны после перевода слов смотрителя слегка дрогнули в намёке на улыбку, – поезд будет в полдень, то есть, – он сверился с вытащенным из внешнего кармана сюртука хронометром, – через два часа и три четверти. Всё это время я и этот дом к вашим услугам, эра. Может быть, вы хотите воды или вина?

– Спасибо, – кивнула Руна, – стакана воды будет достаточно. Сегодня очень жарко.

– Да, эра, ваша правда, весна в этом году что лето! – воскликнул смотритель, вновь обретая почву под ногами. Значит, здесь была весна.

– Мне хотелось бы сразу решить вопрос с билетами, – осторожно начал молодой человек. У них не было местных денег, но Рэм надеялся на то, что серебро здесь тоже имеет ценность. – Сколько мы должны за два билета?

– Билет первого класса до Осени стоит двенадцать экю с четвертью. Итого, два билета, двадцать четыре с половиной экю. Билеты второго класса обойдутся вам в пятнадцать экю за двоих.

– Нам, пожалуйста, два билета в первый класс, Пьер, – сказал Рэм.

– Конечно, эр. – Смотритель открыл ящик стола и достал оттуда жестяную коробку. Откинув крышку, он достал пачку картонных билетов, перетянутую тонкой бечёвкой. Вынув из неё два, он взял в руки железное перо, откинул крышку массивной чернильницы начал их сноровисто заполнять. Рэм же во все глаза уставился на монеты. Им повезло – монета в десять экю была серебряной и по весу, как он определил на глаз, была примерно одинакова с дримийской маркой.

– Пожалуйста, – он вытащил из кармана две марки и протянул их Пьеру. – Я понимаю, что это не ваши деньги, но это тоже серебро, и, надеюсь, их будет достаточно?

Смотритель осторожно принял монеты и начал крутить их в пальцах.

– Это где же такие в ходу, разрешите полюбопытствовать?

– О, – устало улыбнулся Рэм, – очень далеко. Поезда туда не ходят.

– Видимо, это действительно очень далеко, ведь на нашем континенте поезда ходят везде, – с гордостью заявил Пьер. – Вы, наверное, с Эрии? Прибыли трансконтинентальным дирижаблем?

– Именно так, – решил соврать молодой человек, чтобы закончить ненужные расспросы.

– Ну что же, – явно повеселел их собеседник, когда загадка происхождения двух путешественников счастливо разрешилась, – тогда я не вижу никаких проблем и приму ваши монеты. Кстати, должен отметить, что вы прекрасно говорите на грасси. – Он убрал монеты в стол и отсчитал сдачу.

– Спасибо большое, Пьер. У меня с детства способности к языкам.

Так в светской беседе прошло время ожидания, и вдалеке слышится гудок приближающегося паровоза. Все вместе они вышли на платформу. На улице стало заметно жарче. Пьер Кондю, надев фуражку и одёрнув форменный сюртук, заранее поднимает вверх свой жезл. Таким образом он подает сигнал машинисту о том, что на его полустанке есть пассажиры. Паровоз плавно останавливается у платформы, обдавая их клубами пара. Из первого вагона выходит осанистый кондуктор в форме поновее и побогаче, нежели у нашего смотрителя, прикладывает руку к фуражке, здоровается и жестом приглашает нас проследовать в вагон.

Изнутри вагон, обитый деревянными шпалерами, состоял из длинного узкого коридора по левую руку и ряда купе по правую. Их проводили в третье по счёту купе, видимо, в остальных уже были пассажиры. Оно оказалось довольно большим, с двумя мягкими диванами зелёного цвета и пустым. Руна с тихим вздохом удовольствия опускается в бархатные объятия одного из них и кивает на прощание старику-смотрителю в большое окно. Рэм делает то же самое, приподнимая свою шляпу, и паровоз, дав громкий гудок и выпустив обильные облака пара, медленно трогается в сторону города по имени Осень.

Спустя несколько минут дверь в купе тихо отворяется, и в неё входит кондуктор. От человека пахнет табаком и немного мокрой шерстью. Видимо, ранее по пути шел дождь и его китель ещё не успел просохнуть.

– Прошу ваши билеты, эры.

Рэм протягивает два продолговатых картонных обрезка с какими-то значками, старательно выведенными Пьером, проводник компостирует их и, пожелав доброй дороги, тихо выходит, притворяя за собой дверь. Руна все это время сидела молча, глядя в окно на убегающие сельские пейзажи.

– Иди ко мне, – тихо говорит она. Рэм садится рядом на мягкий диван и обнимает девушку. Она кладёт голову ему на плечо и практически сразу засыпает под мерный перестук колес поезда, несущего нас в неизвестность.

Город Осень

В город Осень пришла осень. Нет, не та с затяжными дождями, промозглыми сумрачными днями и затянутым серой влажной пеленой небом, а другая – нежная, с тёплым, но уже нежарким солнцем и прозрачным воздухом, приносящая с собой тихое умиротворение после летней суеты. Узкие мощёные улицы города мигом покрылись ярким ковром опадающих листьев, а в редких лужах – небольшие грибные дожди всё же шли по ночам – отражалось пронзительно-голубое небо.

Горожане с удовольствием достали из шкафов плащи и зонты-трости, почти не пригождающиеся, но дающие уютное ощущение защищённости от капризов погоды, и обули на ноги калоши. По вечерам они не спеша прогуливались по уютным городским улочкам и бульварам, освещённым газовыми фонарями и электрическими светильниками, чей тёплый свет оранжевыми волнами выливался из окон многочисленных лавочек и кафе. Судя по их виду, горожане наслаждались каждой минутой этой спокойной размеренной неторопливости, которая пришла в город после жаркого лета. Даже дети стали спокойнее и тише, обзаведясь вместо мятых шортиков и вечно мятых маек школьной формой со стрелочками и портфелями с учебниками вместо палок и воздушных змеев.

За те несколько месяцев, что мы с Руной жили здесь, уютный старинный город как-то незаметно проник в наши души, ненавязчиво предлагая остаться, и, надо сказать, мы были совсем не против. Почти.

Осень принял нас сразу. Через несколько дней после нашего приезда Рэм, прогуливаясь по Каштановому бульвару, увидел книжный магазин, чьи высокие деревянные двери с витражными стёклами манили мягким оранжевым светом. Владелец по имени Жак Баже разменял уже седьмой десяток и не мог справляться с магазином, который являлся по совместительству ещё и городской библиотекой, в одиночку. Так у него появилась работа и доступ ко всем сказкам этого мира. Борис бы оценил весёлую иронию происходящего: потомок Сказочников продаёт сказки. Только Рэму казалось, что, попади он сюда и увидь этот город, сам будто выпавший из сказки, этот магазин с потемневшими от времени дубовыми полками, до потолка полностью забитыми книгами, этих людей, в чьих глазах не было и намека на фанатичную покорность судьбе, и он бы сам остался здесь навсегда…

– Рэм, ты снова замечтался? Смотри не грохнись с лестницы!

Это Баже. Лёгок на помине. Уже вечер, а Рэм всё ещё не закончил разбирать книги на втором ярусе библиотеки и сейчас сидит с очередным томом в руках на передвижной лестнице, ходящей вдоль стеллажей на специальных колесиках. Очень хитро придумано.

– Нет, старик, – со смешком отвечает он ему, – просто вспомнил, что мы сегодня идем ужинать к Максиму, и уже предвкушаю речного карпа под апельсиновой корочкой.

– Знаешь, Рэм, я до сих пор не понимаю тебя. Зачем тебе нужна эта работа, когда дома тебя ждёт такая девушка? – Старик прищурившись смотрит на своего помощника снизу-вверх, оглаживая седую окладистую бороду. – И зачем вы сняли эту мансарду, я тоже не понимаю. Что за радость жить под крышей? Да и что вообще наша красавица делает с таким книжным червём, как ты, вечно торчащим в пыльном магазине вместо того, чтобы бросать весь мир к её ногам, я тоже не понимаю. Признайся мне, ты волшебник?

– Есть немного, – серьёзно ответил Рэм, успевший привыкнуть к этим разговорам. Баже с первых минут знакомства проникся к Руне искренним восхищением и не уставал говорить, что такой субъект мог заполучить такое чудо только при помощи колдовства. – К тому же, я умею рассказывать сказки, а она их очень любит.

– Сказки, сказки, – беззлобно ворчит старик, махнув на него рукой. – Только из-за них ты тут и околачиваешься. Уж точно не из-за тех грошей, что вытягиваешь из бедного старика. И что в них такого интересного, ты же вроде не ребёнок. Ладно, закончишь здесь и иди уже, не заставляй нашу красавицу ждать…

Первые дни в городе они вели себя как крестьяне из дремучей деревни, неожиданно оказавшиеся в столице государства. Светлые улыбчивые лица людей, открытые взгляды и неподдельное желание помочь в любой сложной ситуации – все это настолько не вязалось с тем, к чему путешественники привыкли в «прошлой» жизни, что казалось сном.

– Ты сделал это, любовь моя, ты спас нас, – тихо сказала Руна, глядя ясными сияющими глазами на жизнь вокруг и крепко сжимая руку любимого. Казалось, она боялась проснуться и вновь оказаться на том берегу, где уже был слышен топот копыт. От прилива нежности к девушке, в своём юном возрасте пережившей уже так много, у Рэма защипало в глазах. Он любил её больше жизни и не стеснялся признаваться себе в этом. – Но мы обязаны найти путь обратно.

На следующий вечер после приезда в город они выспавшиеся, чистые и отутюженные сидели в уличном кафе неподалеку от гостиницы и смотрели на степенно прогуливающихся вдоль центральной площади горожан. Они все еще не могли поверить в то, что это всё вокруг реально.

– И мы его найдем.

Часть I

Дримия

Рэм родился в семье учительницы и моряка. Сколько он себя помнил, отца – молчаливого человека, с дублёной суровыми северными ветрами кожей – практически никогда не было дома. Так что его воспитанием занималась мать и, по мнению жителей небольшого городка, в котором они жили, поначалу выходило у неё не очень.

Главное слово в мире, в котором родился Рэм, было «судьба». С самого раннего детства родители, школа, соседи – все учили тебя следовать своей судьбе и ни в коем случае не идти ей наперекор. Приветствовалось, когда ребёнок в десять лет уже твёрдо знает, кем станет в будущем, какую нишу в обществе займёт. Брачные союзы также заключались задолго до того, как будущие молодожены достигали восемнадцати лет, когда в Стране Радуг разрешалось вступать в брак. Таким образом, избегали ненужных волнений среди подростков и трагедий в стиле «любит – не любит». Всё в жизни граждан было подчинено законам и правилам, а тех, кто их нарушал и сеял смуту, быстро изымали, изолировали и перевоспитывали в трудовых школах и рабочих лагерях. А то, что про эти самые лагеря говорили в народе, так всё это провокации шпионов соседей, которые спят и видят, как бы оттяпать себе кусочек наших земель.

– Мама, неужели в других странах живут такие плохие люди? – как-то, вернувшись со школьного урока по обществознанию, спросил он, шокированный рассказом учительницы о злых кознях, которые строят против нас соседи из-за гор и моря.

– Не знаю, Рэми, наверное, они просто нам завидуют, – неуверенно сказала мама и быстро перевела разговор на более безопасную тему. Её очень волновало и печалило, что он отличался от других детей. Он ничего не принимал на веру и всегда старался выяснить все сам.

Поначалу это было большой проблемой, особенно в школе, где работала мама и учился Рэм. Происходило много скандальных историй, связанных с его поведением и нарушением писаных и неписаных законов общества. Дошло до того, что его именем стали попрекать других учеников. «Будешь вести себя так дальше, будешь как Рэм Мартин», – говорили им взрослые, всегда с неодобрением косясь на мальчика, если он попадался им на глаза. Дошло до того, что его с мамой вызвали в Храм судьбы, где толстый потный блюститель с пальцами-сосисками долго и нудно рассказывал, как должен себя вести «правильный» член общества.

Но затем он научился скрывать своё любопытство, выбрал в классе самого правильного мальчика по имени Стюарт Бреймингэйл и в сложных ситуациях, когда не знал, как нужно поступать, чтобы было «правильно», представлял его на своем месте, и всё становилось понятно. В школе решили, что Рэм Мартин исправился. Да что там в школе, даже старая Аглая Шнипс, жившая за стенкой, решила так же и иногда угощала его засахаренным леденцом или сухим безвкусным печеньем, которые, впрочем, он никогда не ел, а отдавал птицам или другим ребятам. Но маму обмануть было нельзя, да он особенно и не старался, хотя было очень жалко смотреть на то, как она переживает.

И, как он понял гораздо позже, причины на то у неё явно были. Скорее всего, судьба привела бы юного бунтаря в трудовой лагерь или к смерти при попытке пересечь границу государства. Если бы он родился лет двадцать назад, то точно оказался среди Отрицающих, умудрившихся почти десять лет скрываться от властей в глухих чащобах Полесья. Тогда бы вместе с ними в первый день месяца Отана 287 года от принятия Предначертанного он бы стоял на свежеструганных досках эшафота, который соорудили на главной площади столицы страны – Ривергарда. Люди из их городка, которые видели казнь собственными глазами, говорили, что сосна, из которой его сделали, истекала смолой так, что от подошв босых ног осуждённых, когда они болтались в воздухе, тянулись длинные желтоватые ниточки, янтарём светящиеся в солнечном свете. Да, скорее всего, с ним случилось бы что-то подобное, но в пятнадцать лет на его жизненном пути возник Борис Платократ – хозяин передвижного цирка и величайший престидижитатор Дримии.

Культурно-просветительскую задачу в стране в основном выполняли государственные театры, обычные и музыкальные, чётко знающие и так же чётко доносящие до умов граждан через художественные образы что хорошо, а что плохо. Но также существовали более непосредственные и близкие к народу кочующие по стране цирки и театральные труппы. Хотя выступать им разрешалось только с утверждённым в соответствующей инстанции репертуарами, они все равно умудрялись выходить за их рамки, привнося частичку неизведанного в насквозь понятный мир Предначертанного будущего. Власти по большей части смотрели на них сквозь пальцы, ибо истинные таланты рождались именно здесь, на свободе, да и большого вреда от них быть все равно не могло. Посмотреть же на выступление великого и неподражаемого Бориса Платократа приходил сам Председатель и члены Камышового совета.

Лет с семи Рэм начал активно заниматься акробатикой, часами пропадая на спортивной площадке в гимназии, где мог побыть наедине с собой и своими мыслями, находясь при этом на виду у недремлющего общественного ока. К пятнадцати годам он так наловчился крутить сальто и выделывать всевозможные трюки на брусьях, что, начиная с двенадцати лет, каждый год выступал со своим номером на весенней, летней и Большой осенней ярмарках, неизменно срывая аплодисменты гуляющих горожан. Эта осень не стала исключением.

– Хорошо крутил, малец, – раздалось у него над ухом, когда Рэм, уже переодевшись за кулисой, собирал вещи в сумку. В голосе говорившего, больше напоминавшего урчание двигателя автоповозки, слышалось неподдельное одобрение. – Хотел бы научиться большему?

Юноша поднял глаза и увидел высокого, слегка полноватого человека, с крупным породистым лицом и пышными усами. Он был одет в пальто, отороченное переливающимся мехом какого-то животного, тёмно-синий костюм и начищенные до блеска сапоги. В табачного цвета глазах незнакомца плясали весёлые искорки, а сам он настолько отличался от всех ранее им виденных людей, что поначалу Рэм даже немного растерялся.

– Вы, что ли, учить будете, – из-за этого не очень вежливо спросил он и, немного подумав, добавил: – Уважаемый гражданин?

– А ты дерзок, вьюнош! – весело хохотнул незнакомец, разглядывая Рэма как какое-то нежданное диво. – Но это и хорошо. Трусливых акробатов не бывает, а ты, поверь моему опыту, можешь стать очень даже неплохим.

– Кто вы? – после его слов, а главное тона, которым они были сказаны, по всему телу юноши пробежала холодная волна, а на руках высыпали мурашки. Он неожиданно понял, что этот человек не шутит и прямо сейчас открывается дверь, за которой Рэма ждало что-то новое, манящее в дальние дали…

Цирк простоял в городке ещё неделю, а затем свернул шатры, погрузился в разноцветные фургоны и отправился дальше странствовать по обширным землям благословенной Дримии. Вместе с ними ушёл и юный бунтарь, научившийся скрывать свои мысли, но так и не смирившийся с тем, что он видел вокруг. Отец, который пережидал дома начавшиеся осенние шторма, ничего не сказал, лишь коротко обнял и подарил складной морской нож с широким лезвием и рукоятью из кости какой-то рыбы. Он верил в Судьбу и считал, что раз она так распорядилась, то противиться не имеет смысла. Мама долго плакала, но затем отпустила. Она понимала, что шанс выжить у сына есть только в обществе таких же неприкаянных душ, какой обладал и он сам. Разрешение в городском Храме судьбы дали охотно – там явно решили, что местной общине будет лучше без притихшего, возможно лишь временно, недавнего возмутителя общего спокойствия.

– Не кручинься, вьюнош, – сказал Борис притихшему Рэму, когда крыши домов его родного городка скрылись за холмами. – В твоей жизни будет ещё много встреч и расставаний, и тебе нужно научиться прощаться так, чтобы в душе оставались светлые воспоминания о местах и людях, а не горечь от их потери. Иначе прошлое затянет тебя в свои серые сети, оставив после себя лишь пустоту в душе и слабость в руках, – он замолчал, посмотрел на серое осеннее небо и продолжил: – Пусть сейчас тебе так и не кажется, но в этом мире, несмотря на все его недостатки, есть много хорошего, и вскоре ты сам в этом убедишься.

– Я просто не знаю, что будет дальше, – тихо ответил юный акробат, провожая взглядом растворяющиеся в пелене моросящего дождя родные места. Они сидели на облучке фургона, спрятавшись от льющейся с неба влаги под небольшим навесом.

– Ты же правильный гражданин и веришь в Судьбу? – неожиданно серьёзно спросил Борис, но его табачные глаза почему-то улыбались. Рэм кивнул. – Вот и доверься ей.

Так началась его новая цирковая жизнь. Чтобы заглушить тоску по родному дому и неуверенность от неизвестности будущего, всё свободное время Рэм тренировался. На стоянках и даже в пути. Молчуны-акробаты Марк и Мэри, которые стали его учителями, натягивали меж двух соседних фургонов канат, и юноша, постоянно падая и набивая шишки, пытался пройти по нему. Поначалу ничего не получалось. Совсем. И это ужасно бесило Рэма и становилось большой забавой для остальной труппы.

– Мальчик, может, тебе лучше пойти в клоуны? – зубоскалил метатель ножей Феодор, у которого с цирковыми клоунами велась необъявленная война с мелкими пакостями с обеих сторон. В связи с этим упасть в его глазах ниже, чем стать фигляром, было невозможно. – От тебя пока столько же пользы, сколько и от этих болванов, да и падаешь ты ужасно смешно.

Рэм не обижался на него, так как говорилось всё это без злобы. Он злился на себя, на свою неуклюжесть, и это заставляло работать с удвоенной силой. Хорошо, что верёвка была натянута невысоко, а то бы однажды он точно свернул себе шею. Так, видимо, думал и Борис.

– Рэми, я, конечно, ценю твое рвение, но будь поосторожнее. Мне бы не хотелось по возвращении в Зелёные холмы сообщать твоей матери, что её сын разбился, так ни разу и не выйдя на арену, – говорил он, попыхивая любимой трубкой на облучке фургона и глядел на красного от гнева юношу своими жёлто-карими глазами с пляшущими в их глубине смешинками. – Кроме того, я обещал тебе новую жизнь и планирую сдержать своё слово.

Цирковой караван вот уже четвёртую неделю катил по дорогам Дримии на юг, давая разовые представления в находящихся по пути городках и деревушках. Начавшиеся было осенние дожди вскоре закончились, серые, низко висящие над землёй тучи расступились, а из-за них показалось синее небо и уже порядком подзабытое солнце. Деревья в этой местности ещё не успели сильно пожелтеть, и ему начало казаться, что вновь наступило лето. Ночи были тёплые, и в конце дня цирковые кибитки выстраивались полукругом на какой-нибудь поляне неподалеку от Южного тракта, где и разбивали лагерь. Это было его любимое время. Вместе с Рико – мальчишкой его лет, присматривающим за цирковыми лошадьми – они собирали хворост и таскали воду из реки или пруда. Выполняли другие мелкие поручения взрослых, а затем садились у костра и смотрели, как Борис колдует над большим котлом.

Вечером всегда готовил хозяин цирка. Его фургон насквозь пропах специями, чей, казалось, нескончаемый запас хранился в специально отведённом для этого сундуке. Рэм с удивившей его самого быстротой научился разбираться во всех этих травках, семенах и корешках, так что Борис начал посылать его принести что-то из необходимых в готовке ингредиентов.

В тот вечер всё шло как всегда, хотя в воздухе витало что-то странное, вызывающее непонятное томление в груди. Может быть, виной тому была по-летнему тёплая ночь, наполненная стрёкотом цикад, или же две полные жёлтые луны, игравшие в догонялки в опустившемся почти к самой земле куполе неба. А может быть, всему виной был необычный горьковатый запах, который ветер время от времени приносил из-за дальних холмов, но Рэму казалось, что вот-вот должно что-то произойти. Что-то хорошее.

– Море близко, – довольно зажмурившись, сказал Рико, видя, как тот крутит головой, силясь понять, что происходит. Рико родился в деревушке у самого Южного моря, так что знал, о чём говорит. – Ты даже себе не представляешь, как это приятно забежать в тёплую солёную воду и просто лежать, качаясь на волнах, – мечтательно проговорил он. – У вас вроде даже летом не купаются?

– Купаются, – ответил Рэм, слегка обиженный за свою родину и Серое море, но честно добавил: – В середине лета обычно выдаётся неделька-другая, когда вода хорошо прогревается, и уж тогда купайся сколько влезет!

– Неделька-другая? – засмеялся он. – Да в Южном море купаются с конца весны до конца осени! А рыба там какая. Ух, жирнючая! Но сегодня будет рагу, – авторитетно заявил он, принюхиваясь к запахам, доносящимся от костра.

Они сидели на небольшом холме, в паре десятков шагов от кольца повозок, и смотрели на звёзды. Тёмное южное небо было буквально усыпано ими, и казалось, что до некоторых можно достать рукой. Рэм откинулся на локти и жевал сладкую травинку. В воздухе плыл терпкий запах степных трав и далекого моря.

– С чего ты взял? – заупрямился юный акробат, хотя прекрасно знал, что Ешко Белый, отвечающий за материальное снабжение цирка всем необходимым, на дневной стоянке приволок откуда-то баранью тушу. Где он её достал в степи, если они не проезжали ни одного, даже самого маленького хуторка, я не понимал, но в умение Ешко достать что угодно и где угодно свято верил вместе со всеми остальными цирковыми. – Может быть, он будет готовить жаркое.

– Не, рагу, – с ленивым превосходством заявил Рико. – Он всегда здесь готовит рагу, если есть подходящее мясо, а оно есть. Тут какие-то клубни растут, которые Борис в него добавляет, и вкус получается такой, что пальчики оближешь, – сказал он и причмокнул.

– Ну, пусть будет рагу, – согласился Рэм. Ему уже надоел этот дурацкий спор. – А сколько нам ещё до моря добираться?

– Переход или два. Если впереди сильных дождей не было и дорогу не размыло, то пойдём как по мощёному тракту, и завтра к вечеру увидишь его. Ну, или послезавтра к обеду. Вон как пахнет уже, – он довольно зажмурился, почесал рёбра под потрепанной майкой и едва слышно добавил. – Сегодня, наверное, будет сказка.

– Что будет? – не сразу понял Рэм, думая о том, что вскоре увидит тёплое Южное море.

– Сказка, – так же тихо сказал Рико, почему-то не глядя на него. – Это такая история, ненастоящая, о чудесах всяких, героях и принцессах.

– Так их же давно не рассказывают, – сипло, из-за непонятного спазма, стянувшего горло, сказал Рэм. Как и все, кто учился в гимназии хотя бы несколько классов, он знал, что раньше, в древние времена, детям рассказывали сказки. Но в них была неправда и всякие фантазии, которые забивали головы несбыточными вещами типа волшебных палочек или сапог-скороходов. Юные граждане же должны были учиться и становиться сознательными членами общества, приближая ту великую Судьбу, что была предсказана Радужной стране почти три века назад. Так что уже лет двести, как никто и не помнил, что такое эти самые сказки, как и, скажем, вера в богов. В Дримии верили только в Предначертанное будущее и Эру всеобщего благоденствия.