000
ОтложитьЧитал
© Александра Тонкс, 2024
ISBN 978-5-0062-8771-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ㅤ
Посвящается моим любимым родителям, прошедшим все мои испытания вместе со мной.
И тебе, если тебе довелось отмотать свой срок в треугольнике Карпмана.
Один хороший автор дал мне не менее хороший совет. «Об истории суди по тому, как её эпилог сочетается с первой главой». Это помогло окончательно оставить привычку делать выводы о книге до того, как я её дочитаю.
Какой бы путь к тебе она ни прошла, я надеюсь, к этой книге у тебя получится отнестись так же.
А если тебе будет интересно, где я собирала её страницы, ты найдёшь всю информацию в приложении.
ㅤ
Предупреждение: в романе поднимаются темы депрессии и суицида. Зачем это и к чему это ― все сведения ты также найдёшь в приложении. Если эта тема в данный момент болезненно откликается в твоей жизни, возможно, стоит начать с чтения приложения.
ㅤ
ㅤ
ㅤ
«Идеальная жертва
порой бывает не менее опасной,
чем идеальный преступник».
На волосок от жизни
(ещё не первая глава)
― Поздравляю, вы успешно покинули жизнь. Как желаете распорядиться деньгами, которые не успели потратить?
Щелчок зажигалки ― уже, наверное, восьмой. Он не баловался, а казалось, забывал, что сейчас закурить не может, и потому заново доставал её из кармана, мучил в руке и со вздохом убирал обратно. Он был такой странный, похожий на ожившую иллюстрацию к мрачной книге. И лицо хитрое, реальному человеку не подходящее.
– Ты меня всё ещё не слышишь? Обидно, я же только что придумал неплохую шутку. Ладно. В следующий раз потерплю с ней подольше.
Хотелось попросить его уйти или хотя бы замолчать. Было невозможно даже дышать и моргать, а его присутствие почему-то всё усложняло. Она была уверена, как только он окажется дальше, она сможет нормально сделать вдох и собрать мысли, растекающиеся из головы. Только он явно никуда не торопился. Она хотела показать, что её подташнивает, но не смогла закрыть рот руками. Руки не слушались вообще.
– Извини, но эта адаптация каждый раз ― штука очень утомительная. Я не буду с тобой и дальше на «вы», у нас так не принято.
«Большая потеря» ― захотелось ей съязвить, и, к счастью, вслух снова не получилось. Она собралась с силами, чтобы произнести классическое и миролюбивое «ничего страшного», и сил всё равно не нашлось.
«Мрачный персонаж» тем временем пытливо уставился на неё, как на страницу судоку.
– Что это? Проблески понимания? Хочешь что-то сказать? Чтобы говорить или что-то делать, надо жить, голубушка. А ты отказалась от этого, с чем я тебя уже и поздравил.
Было очень страшно ― от его слов, от его внимательного взгляда, но больше всего от полного, безысходного бессилия, которое подтверждало его правоту. Обычно, стоило ей так испугаться, пульс пытался поставить рекорд по скорости. Но она больше не чувствовала сердцебиения. Тело оказалось холодным и чужим склепом вместо родного дома, из знакомого в нём остался только удушливый ком в горле. И рядом никого не было, кроме этого чудака. Но, может быть, он здесь для того, чтобы помочь ей, если она даст ему понять, что она всё ещё тут? Внутри тела, отказывающегося от содействия.
– Ну-ну, спокойно, теперь уже поздно бояться. Мы во всём разберёмся, даю слово. Надо подождать, времени у тебя теперь навалом. Ты рассталась с жизнью, Василиса. А теперь жизнь будет расставаться с тобой.
Подавая признаки смерти
(прости, но это всё ещё не первая глава)
Мне не нравится моё лицо. Не из-за каких-то пресловутых стандартов красоты, а потому, что я точно знаю: внутри я выгляжу иначе. Если реальность ― некое приложение, то у него есть фильтры, искажающие внешность людей, чтобы они не могли сразу показать свой истинный облик. При виде зеркала я даже немного теряюсь. Та, кто смотрит на меня из отражения, это не та, кого я себе всегда представляю. Если реальность ― приложение, то у меня есть претензии к его разработчикам.
Но отражение в гримёрном зеркале всегда немного приятнее любого другого. Какая-то магия жёлтых лампочек, охраняющих его периметр. Они не дают забыть, что простые люди не смотрятся в такие зеркала.
Я улыбаюсь себе, чтобы прорепетировать улыбку для всей страны. Если по какой-то неведомой причине съёмка сейчас не сорвётся, шоу посмотрят все, кого я знаю. А те, кого я не знаю, сочтут меня своей новой знакомой. Я решаю, что буду улыбаться одними губами. Почему-то мне кажется, что так моя орда веснушек бросается в глаза меньше.
Ужасно не одобряю белое платье, в которое меня нарядили. Из-за его странного красно-коричневого узора всё время кажется, что я успела чем-то его испачкать или просто вытряхнула на него волосы из моей расчёски. Девушка, которая в отражении точно дублирует все мои движения, заслужила макияж и причёску получше, но мне некого попросить исправить ситуацию.
Я не так себе представляла команду стилистов главного вечернего шоу страны. И себя на этом шоу тоже: вместо худенькой блондинки с красивой укладкой на меня недовольно смотрит плотная девушка с растрёпанными медными волосами. А в этом безобразии она явно винит меня. Бессильно махнув на неё рукой, я встаю с кресла и выкидываю из головы нелепый образ. Может, правду говорят, белая одежда визуально прибавляет лишние килограммы?
– Наша сегодняшняя гостья прибыла из провинции убедить Москву в своём невероятном актёрском таланте. Поприветствуйте её нашим столичным теплом. Василиса Снегирёва!
Меня зачем-то подталкивают в спину, словно сама я не догадаюсь выйти под камеры после объявления имени. Ноги слушаются плохо, а свет в студии мгновенно ослепляет меня, и я дважды оступаюсь до того, как врезаться в ведущую. Я успеваю пропустить её шутку или просто позабавить зрителей своим выходом, потому что всё заполнено хохотом. Торопливо падаю на диван, боясь поворачиваться к хлопающей толпе или к камерам, а неотразимая ведущая садится за стол рядом со мной и поворачивает кружку с логотипом канала так, чтобы он был виден всем.
– Здравствуй, Василиса. Называй меня просто Лу. Расскажи нам, как твои дела? В какой роли мы сможем увидеть тебя на экранах?
Как мои дела? Как могут быть мои дела, когда мне больно смотреть на тебя, Лу, прямо как на солнце? Потому что ты такая красивая, а я рядом с тобой ― всего лишь скучная и крошечная необитаемая планета. Без колец и с таким спутником, название которого никто не может вспомнить.
– Что ж, Лу… ― и неуверенный голос мой звучит глупо. ― Думаю, прежде всего, вы увидите меня в роли знаменитого автора. Знаете, я всегда мечтала сыграть поэтессу. И как раз попала в отличный проект по биографии Марины Цветаевой.
Лу так довольно улыбается. Она может себе позволить даже показывать идеальные зубы, и веснушек у неё нет. А главное, Лу знает, что у всех рядом с ней дела паршиво. Все её реплики аудитория встречает бурно, а на мои слова ― тишина.
– Но у меня другая информация, Василиса. Я знаю, что сейчас ты все силы бросила на то, чтобы сыграть саму Алису Снегирёву, и твоя премьера наделала много шума. Какое интересное совпадение. Василиса Снегирёва играет Алису Снегирёву. Ты думала, тебе удастся сохранить это в секрете?..
Ты думала, никто не узнает, что ты натворила?
О чём ты думала, Василиса?
Вот и первая глава ― наконец-то
Она открыла глаза с новым щелчком зажигалки. За последние часы этот звук заменил ей тиканье часов. Назойливый намёк на то, что дольше разлёживаться нельзя, весь мир тебя ждёт.
Василиса почувствовала, что невидимые оковы отпустили её, и движения больше не кажутся непреодолимой задачей. Однако, несмотря на то, что она явно много часов провела в неестественной, изломанной позе, ничто в теле не отвечало болью на движения. Она села на кровати так легко, практически вспорхнула. Отсутствие боли и тяжести было просто феноменальным.
Конечно, владелец зажигалки всё ещё был здесь, ему настолько надоело сидеть, что он предпочёл «поддержать» одну из стен комнаты. Он ни капли не удивился её резкому подъёму, и сейчас, когда было бы уместнее всего что-то начать говорить, молчал. Теперь Василиса могла рассмотреть его отчётливо. Ей успели запомниться только эти резкие черты лица и ужасно проницательные глаза. В странном слабом освещении комнаты его глаза казались бесцветными.
Больше всего во внимание бросалось его длинное кашемировое пальто, из-за которого в полутёмном помещении он выглядел более чем странно. Может, он счёл, что это наиболее подходящая к его внешности одежда, и стоило сказать, он не ошибся. Они с этим бежевым пальто были просто созданы друг для друга. Все его странности в сочетании с лукавым выразительным лицом придавали ему сходство с неким героем криминального триллера.
Василису осенило: незнакомая комната в полумраке, чужак, похожий на преступника, который ждёт, пока она очнётся, ― её похитили. Несмотря на обстановку, предположение даже в голове звучало неправдоподобно, и обычного прилива тревоги она не почувствовала.
– Вы не подскажете, который час? ― опробовала она голос.
– «Был холодный ясный апрельский день, и часы пробили тринадцать»1, ― мечтательно начал он и вдруг переключился на осуждение. ― Вообще-то так здесь спрашивать не принято.
«Здесь? В секте? В другой стране?»
– Извините, ― машинально откликнулась Василиса. Буквы подчинялись ей с огромным трудом.
Интересно, насколько уникальна ситуация с просьбой о прощении у своего похитителя?
Она стала оглядываться вокруг, стараясь надолго не терять единственного собеседника из виду ― на всякий случай. Все стены комнаты были насыщенно-синего цвета. Единственным исключением оказалась та самая стена, к которой прислонялся мужчина, ― бледно-серая и неуместная. Окон здесь не было, потолок тоже оказался неестественно пуст, и при беглом осмотре Вася не смогла найти никакого источника освещения. Неподалёку от кровати, по правую сторону разместились письменный стол и кресло, в котором до недавнего времени и сидел «похититель». На полу по периметру комнаты невысокими башнями выстроились стопки книжек.
Всё здесь было органичным и даже создавало некий загадочный уют ― кроме очень странной серой стены, цветом и пустотой выделявшейся, как деталь лего, вставшая не на своё место.
– Окончательно время у нас не запрещено. Я к тому, что я уже объяснял: здесь не принято обращаться на «вы».
Ей хотелось встать, убедиться, что ноги в полном порядке, но она не чувствовала, что ей это позволено. И не очень хотелось, чтобы «надзиратель в пальто» приближался. В паре шагов от кровати она рассмотрела дверь, такую же серую, как особенная стена. До двери Васе было немного ближе, чем ему. Если ей удастся резво вскочить на ноги, самочувствие её не подведёт и недавнее тягостное бессилие к ней не вернётся…
– Извините, я же не могу говорить вам «ты». Мне кажется, мы не знакомы… Я не могу вспомнить, чтобы мы…
– Не можешь вспомнить? Ты не знаешь, кто я?
Перспектива наговорить чего-то ошибочного напугала Василису больше, чем возможное похищение. Что, если она забыла что-то очень важное? Это так похоже на неё в последнее время, когда голова ей не подчинялась. Ведь она… боже, она даже не может вспомнить, что было вчера. И пару дней назад. И неделю назад.
И что бы ни происходило, всё было беспросветно мрачно.
– Изви…
– Лимит «извините» на сегодня превышен!
Едва ли это представлялось возможным, но его взгляд стал ещё строже. Она приоткрыла рот, чтобы в очередной раз машинально извиниться, а он медленно покачал головой в знак запрета.
– Видимо, вы мой врач? Я не могу ничего вспомнить, изв… Я не помню, что случилось, но помню, что было очень плохо.
Оставив бледную стену в покое, он решил прохаживаться перед ней туда-сюда, держа руки в карманах, ― ни дать, ни взять сцена из триллера, вот-вот начнутся спецэффекты.
– Хм-хм. И что же, это похоже на больницу?
– … Ни капельки. Я вообще не понимаю, где я нахожусь.
– Какое облегчение, а то я подумал, у нас серьёзные проблемы с восприятием. А почему ты не сказала первое, о чём подумала? Это ведь точно были не врач и больница.
«Надо же, телепат! ― С неприязнью отозвались её мысли. ― В собственной голове никакого права на приватность».
– Я не могу сказать, о чём подумала, потому что не знаю, что мне думать. Вы могли бы мне хоть что-то подсказать. Очевидно, вы во всех вопросах осведомлены лучше меня. Даже знаете, за кого я вас приняла.
Он остановился перед креслом и устало опустился в него, повернув его спинкой к столу и передом к кровати. Если она хотела бежать, это был лучший момент. Теперь для Васи дверь была значительно ближе, чем для него, но ей не было известно, заперта ли эта дверь и что её ждёт за порогом.
– Подсказываю. Начнём с того, что ко всем нужно обращаться на «ты». Продолжим вот чем: хотя бы мне говори всегда именно то, что думаешь. Так мы потеряем меньше сил.
– И времени?
– О времени можно не беспокоиться. Вот тебе ещё подсказка: я страсть как не люблю повторять, так что лучше усваивай правила на ходу. Уже три подсказки за один присест. Не слишком много или пока хватит?
Похоже, чудак в пальто был из тех, кто шутит с серьёзным лицом, и от этого становится смешнее. Но неизвестность держала её в таком напряжении, что ситуация не казалась забавной.
– Могу усвоить немного больше, ― раздражённо заверила она его, не без труда складывая звуки. ― Как мне к вам обращаться?
Её чуть не сдуло от его тяжёлого вздоха. Выудив из кармана маленькую толстенькую зажигалку, он снова щёлкнул ей, и от этого словно расстроился больше. «Курите, если вам хочется» ― уже почти произнесла Вася, но ей показалось, что звучать это будет излишне снисходительно.
– Меня зовут Степан Павлов, ― сказал он так, будто это объясняет всё, что для неё непонятно.
– Степавлов… ― глупо повторила она непослушным языком. И тут же смутилась, закрыла щёки ладонями, но не осмелилась извиняться вновь.
– Можно и так. Но раз уж в одно слово, то лучше Стёпа. Не надо никакого «приятно познакомиться», я не люблю ложь в угоду вежливости и не знакомлюсь с людьми при приятных обстоятельствах.
«Что ж, это подходит и врачу, и преступнику, и сектанту».
– Вы не выглядите как Стёпа. Вы самый полноценный Степан, ещё и отчества не хватает.
– Мы здесь не пользуемся отчеством. Оно только увеличивает дистанцию. Сокращение дистанции ― лишняя растрата сил.
«А вот это подходит только сектанту».
– И почему силы важнее всего?
– Хм-хм. Это ведь твоя единственная ресурсная валюта здесь, так что экономия не повредит. Уж я знаю, о чём говорю, на выполнение моей работы уходит очень много сил.
– И что у вас за работа?
Он хитро прищурился, глядя в сторону ― делая вид, что смотрит на годы, потраченные на некую секретную службу. Если бы такой признался, что служит двойным агентом в ЦРУ и ФСБ, ему было бы легко поверить. Скажет, что он запер её здесь для тайных медицинских экспериментов, ― она и сомневаться не будет. Вероятно, только его три большие морщины немного мешали бы ей принять его признание в том, что он из клана вампиров, за истину. Кинематограф подаёт вампиров, как правило, безупречными, и было что-то совершенное в несовершенстве его лица.
– Я следователь по делам преднамеренного лишения себя жизни.
Вася ответила понимающим кивком ― чисто автоматически, как при обычном знакомстве, когда нужно просто принять информацию. А потом уже вдумалась в смысл сказанного, и глаза её округлились, как у игрушки.
– Мне кажется, я что-то не так услышала…
– А я уверен, со слухом у тебя уже всё зи-зи топ. Я ж просил говорить буквально то, что думаешь, а не косые околовежливые формулировки!
– Разве такая работа существует?
– Как видишь.
– Но выходит, вы расследуете… самоубийства?
– Топорно, но пойдёт. Да, именно так и выходит.
– Но зачем?! Разве в этих случаях не очевидно, кто убийца?
Степан откинулся к спинке кресла, продолжая так «авторитетно» щуриться, что Вася начала подозревать, не снимает ли их скрытая камера. Люди не каждый день так убеждённо дублируют Роберта де Ниро.
– «В этих случаях» очевидно, чьими руками совершено преступление. Представим, мы имеем обычное убийство. Когда мы выясняем, что оно было заказано и оплачено одним человеком, а совершено другим, мы призываем к ответу только исполнителя?
– Конечно нет. Отвечать должны все, кто напрямую причастен к убийству. Это справедливо.
– Так почему самоубийства не заслужили справедливость?
– Потому что к ним обычно не причастен никто, кроме жертвы.
– Вас всех этой ерунде в школе, что ли, учат? Вот кто тебе это сказал?
– Не знаю… Логика?..
Улыбка исказила его лицо, исправляя хищное выражение на позабавленное.
– Скоро ты поймёшь, сколь мало в мире решает такая сухая логика. Но оставь себе это удовольствие на потом. Второй раз такие радости не повторяются.
– Значит, вы ищете всех виновных в самоубийстве? Для чего?
– Ты правильно сказала, голубушка. «Отвечать должны все, это справедливо».
– И вы можете призвать всех, кто довёл человека до самоубийства, к ответу?
– Призывать к ответу ― не моя вотчина, ― немного скривился он. ― Я не выношу приговор. Я собираю доказательства, на основании которых и будет вынесен вердикт. Я пытаюсь помочь найти альтернативных виновных, чтобы смягчить наказание для того, кто уже и так лишился жизни.
Детектив! Самый классический детектив, вот на кого он и был похож больше всего, и как только это не пришло ей в голову сразу? Он выглядел, как настоящий сборник знаменитых литературных сыщиков в одном теле, разве что охотничьей кепки или аккуратных маленьких усов в этом образе не доставало. Вася невольно выдохнула, несмотря на то, что бардак в голове по большей части оставался неразобранным.
– То есть, если вы не докажете, что кто-то намеренно довёл жертву до самоубийства… жертву ещё и накажут?
– А ты не так плохо схватываешь всё, что не касается обращения на «ты». Да, Василиса, за любое преступление необходимо отвечать. За преступления против себя ― особенно.
Сочинял он сказку, бредил или шутил ― подбирал слова очень убедительно. Или убеждённо.
– Допустим, всё это правда. Вы здесь для того, чтобы поговорить со мной о чьём-то?.. Кто-то умер? Нет, подождите…
Она почувствовала, что точно знает то, что он должен ей сказать. И эта мысль не помещалась ей в голову, а он здесь и был именно для того, чтобы помочь ей усвоить.
– Нет, нет, не вздумай! ― внезапно вскрикнул он. ― Хватит так быстро догадываться. Я должен сказать это сам, это же мой любимый момент.
Ей снова стало так же дурно, как было совсем недавно, когда она не могла не произнести ни звука. Виски начали разъезжаться в противоположные стороны, и она схватилась за голову, чтобы это прекратилось.
– Говорите, ― прохрипело её горло, не подчиняясь ей.
– Да ну тебя, момент испорчен.
– Говорите! ― уже взмолилась она, ещё крепче держась за голову.
– Ладно-ладно, говорю, ― он наклонился ближе к ней и даже прочистил горло безо всякой на то необходимости. ― Я здесь для того, чтобы расследовать обстоятельства твоей смерти. Василиса, ты обвиняешься в предумышленном лишении себя жизни.
* * *
Действительность сжалась строго до размеров её тела и грозила стать ещё меньше. Она испытала первый в своей жизни приступ клаустрофобии, и он не имел отношения к стенам. Она снова не могла дышать и моргать, не могла различать предметы вокруг, синий и серый цвета смешались в суп, где она была главным ингредиентом. Она пыталась рваться из невидимой смирительной рубашки, и, конечно, ничто ей не подчинялось. В прошлый раз это закончилось спустя некоторое время, и она решилась снова ждать.
Когда очертания начали находить свои места, к ней вернулось её имя, способность двигаться и существовать, Василиса подумала, что осталась одна. Осторожно отпустив виски, которые всё это время так и оставались в её плену, она с удовольствием выдыхала: к ней вернулось полное отсутствие всех неприятных чувств. Похоже, её стало бросать только в два полярных состояния: невозможная тяжесть и «новокаиновая эйфория».
– Ничего страшного. Стабилизация требует времени.
Хриплый голос Степана так же хорошо узнавался, как диктор из рекламы известного бренда. И сам он узнавался не хуже ― теперь он притаился в углу, держа в руках книгу так небрежно, что у Васи возникло желание сделать ему замечание.
– Что это за стабилизация?
– Как бы тебе объяснить… нужно привыкнуть не существовать. Это не так уж и просто, когда ты слишком торопишься или наоборот, отчаянно отрицаешь то, что с тобой произошло.
И опять эти разговоры про смерть. Сначала было похоже на галлюцинации, потом ― на реалистичный розыгрыш, теперь же раздражало за неимением внятного объяснения происходящему. Мистический элемент Вася исключила для себя ещё лет десять назад, убедившись, что вся магия на съёмках «Гарри Поттера» была хорошими компьютерными эффектами, а роман ― прибыльным делом писательницы. Жить без надежды на стороннее чудо оказалось не так уж и скучно. Кто из нас не знает, что легче справляться с плохим без сопутствующей боли от разбитых надежд на пустое?
И всё было бы ничего, но вдруг образовался Степан Павлов, непередаваемо призрачный, пропитанный всей этой мистикой, говорит без тени сомнения и насмешки, что ей придётся «стабилизироваться» в некотором загробном мире, а потом и отвечать за самоубийство. Василиса и минуты жизни не потратила на размышления о том, как можно было бы себя убить, никогда не спрашивала об этом интернет из больного любопытства, не имеет понятия, что нужно сделать при необходимости самоустранения. Её познания в анатомии, пожалуй, постыдно низкие, по крайней мере, она до сих пор не до конца уверена, с какой стороны печень.
Можно было принять всё это за сон. Но Вася никогда не путалась в сновидениях, все они были до скуки осознанными. Обсуждать сны с друзьями ей было не по душе: пока все рассказывают про потрясения в грезах и кошмарах и облегчительное чудо пробуждения, она не может разделить ничьи эмоции. Ведь если к ней приходит кошмар, он вечно один и тот же, и справляется она с ним одинаково.
Синяя комната с тусклой стеной ― однозначно не сон. И не явь тоже.
– И что нужно для того, чтобы привыкнуть?
Степан громко захлопнул книгу и разжал руки: она приземлилась точно на верхушку одной из книжных башен.
– Мы обычно говорим про ожидание и доверие, так нам положено говорить. Но лично мне помогало смирение. Это было самым сложным для меня ― смириться с тем, где я оказался. Я спорил со всем, что видел и слышал, а когда сделал вид, что принял всё это, начал искать пожарные выходы отсюда. Долго меня ломало до тех пор, пока я не смирился. Я тогда ещё не знал одну из вспомогательных заповедей: смирение не означает поражение.
– Выходит, вы тоже лишили себя жизни?
– Хм-хм. Я тоже лишился жизни.
Он произнёс это ровно, без давления на жалость, так не говорят о самых страшных потерях, так вспоминают, с кем ужинали вчера. Обычные будничные факты: у Степана волосы пшеничного цвета, ему лет сорок на вид, у него взгляд-лезвие и нервная привычка доводить зажигалку, а однажды он умер и с тех пор занимается расследованием чужих самоубийств. Похоже, в этом пальто он и умер, потому и не расстаётся с ним даже под крышей.
– И много у вас «вспомогательных заповедей»?
– Достаточно. Одна из них ― лучше ты не залёживайся, голубушка.
Ей и самой надоело лежать, как овощу на сковороде, и она внутренне обрадовалась его призыву. На этот раз она старалась подниматься как можно медленнее, опасаясь чрезмерной лёгкости или тяжести. Тело размеренно подчинялось её командам, но было таким онемевшим, что Вася чувствовала себя тряпичной куклой. Сев на кровати и опустив ноги, она едва коснулась пола и почти ничего не почувствовала. Пару секунд на то, чтобы собраться с духом, и она перенесла на ноги вес и осторожно встала ― это не представило трудности, но всё равно пугало. Она отдалённо ощущала лишь устойчивость, а холод поверхности под стопами, движение воздуха или хотя бы температура комнаты ― всё это было ей недоступно. Пока она лежала, она не чувствовала и кровать, просто не могла это осмыслить.
– Это ненормально, ― подавленно пробормотала она, сжимая и разжимая ладони поочерёдно. Она будто управляла ими не через нервные окончания, а через пульт.
– Не придирайся к себе. По сравнению с тем, что мне приходится видеть, вообще зи-зи топ.
Он смотрел не на её вытянутые руки, он оглядывал её с ног до головы без какого-либо дурного подтекста. Не с видом врача на приёме, скорее ― патологоанатома. Это внушало беспокойство, однако Вася по-прежнему не находила в себе смелости возражать.
– Вы про то, что обычно расследуете искорёженные и изуродованные тела?
– Совсем нет, ― его явно позабавило её предположение. ― Я только про одежду. В каком виде только люди ни приходят.
Опустив голову, она рассмотрела своё платье, о котором даже не успела задуматься: изумрудный шёлк переливался так, что действительно заслуживал лесть и похвалу. Приспущенные плечи и рукава маленькими фонариками, юбка дотягивается до колена. Первая по-настоящему знакомая деталь из её жизни: это было её выпускное платье, которое она больше ни разу не надела. Ткань так ласково обтягивала её фигуру ― в восемнадцать она могла позволить себе носить это, но за прошедшее время давно потеряла такую возможность. Вася уже и забыла, какое оно прекрасное. Проводя пальцами по талии, она пыталась себе внушить, что чувствует этот шёлк.
– Вот мы уже и улыбаемся, ― заметил Степан.
Он только спугнул её прилив хороших эмоций, к ней мгновенно вернулось серьёзное выражение лица. Что ж, если он всё-таки псих и мог подстроить всё, что связано с провалами в памяти, тяжестью в теле и похищением, то на вот этот фокус с одеждой объяснения у неё не находилось.
– Как это понимать? Я перед смертью надела красивейшее платье или меня в нём похоронят?
– Это всё-таки пока очень бесит, ― пожаловался Степан, возвращаясь в кресло.
Ей так надоело просить разъяснений к его словам, что она принялась просто сверлить его непонимающим взглядом, ожидая, что он сам догадается.
– То, что ты мыслишь абсолютно по-суетному, ― обвиняющим тоном отозвался Степан. ― Или как вы иногда выражаетесь, «по-земному», хотя смысл мне не понятен. Ты ж не планету меняешь, а способ существования. Если хочешь преуспеть, надо перестать руководствоваться этими вашими суетными принципами. Ты пойми, они больше тебе не принадлежат. Очнувшись здесь, ты не носишь похоронный наряд или то, в чём ты была, когда остановилось твоё сердце. Ты носишь то, что должна, а почему должна и кому должна ― ну, может, нам удастся узнать.
Любимое платье утешало её последней соломинкой, за которую она могла уцепиться в водовороте странностей. Вася не могла перестать прикасаться к нему, хотя это ничего и не значило. Она всё боялась, что шёлк, оставленный в прошлом несколькими килограммами тому назад, исчезнет. Если верить Павлову, кто-то появлялся в одежде менее приглядной. Васе очень редко везло, по крайней мере, повезло с изумрудным платьем.
– Может, если вы докажете мне, что я нахожусь больше не там, где работают эти принципы, мне будет легче мыслить иначе?
Она тихонько опустилась на краешек кровати ― как раз напротив него. Пока он молчал, Вася поражалась тому, как клубилась повсюду тишина, такая же аномальная, как её «невесомость». Из-за двери в комнату не прорывались вообще никакие звуки, и тем более не были слышны вопли пирующих чертей или пение ангелов. Несмотря на вакуум, сидеть спиной к двери было довольно некомфортно.
Рука Степана нырнула в карман и предсказуемо вернулась с его пухленькой зажигалкой. Из другого кармана он вытащил самую настоящую сигару ― очень мятую и несимпатичную из-за халатного хранения ― и протянул ей. Вася протестующе замахала руками, но не успела она заявить, что не курит, он поймал её ладонь и вложил в неё сигару.
– Можешь рассмотреть её, чтобы понять, что никакого подвоха в ней нет.
Было это правдой или нет, но ей показалось, что кожа у детектива настолько ледяная или горячая, что на крохотную долю секунды она ощутила это прикосновение.
Что делать с сигарой, ей было неизвестно, она посмотрела на неё с разных сторон, поднесла к носу и не ощутила запаха. С одного её конца выглядывал табак, другой конец был узким, практически посередине ― опоясывающая чёрно-красная этикетка.
– Подвоха в ней нет, ― повторила Вася, возвращая её. ― Только есть впечатление, что её судьба была не очень простой.
– Ещё бы. У неё судьба самая тяжёлая из всех возможных. Её никто так и не выкурил, только держали в заточении. Я сочувствую ей не меньше, чем себе.
Прикусив её за острый конец, Степан в сотый раз щёлкнул, пламя дотянулось до сигары и сразу же погасло. По старой привычке Вася задержала дыхание, чтобы не впитывать дым, однако… никакого дыма не появилось. Сигара не просто не горела ― на её обёртке даже следов огня не осталось. Степан щёлкнул снова ― ничего не изменилось, пламя просто не могло ничего сделать и бессильно гасло.
– Может… может, это из-за её тяжёлой судьбы?..
И тогда он поднёс зажигалку к своим пальцам. Вася не успела оробеть, как увидела огонь проходящим и через его кисть, и через запястье и дальше сквозь рукав пальто. Ни-че-го. Маленькая безвредная стихия ― беззубая змея, неспособная укусить.
– Может, подвох не в сигаре?
Ещё до того, как она произнесла последнее слово, он подбросил ей зажигалку, и от неожиданности Вася едва не уронила её. Проводить эксперименты на себе ей хотелось меньше всего ― пусть и приняв на веру то, что законы физики на новый мир не распространяются. Зажигалка была обычнее обычного, если не считать того, что Вася не могла ощутить её тяжесть. Неохотно и неуверенно та поднесла её к пледу и с содроганием пустила искру на волю… И снова одно большое ничего вместо пожара.
– Она слишком легко загорается и гаснет. Простите за недоверие, но она больше похожа на муляж зажигалки, чем на подлинник.
– Потому что так оно и есть. Такие предметы здесь в некотором смысле скорее проекции, чем вещи. Отказаться от них даже в рамках своей крошечной особенной вселенной невозможно, но и принести сюда что-то тоже нельзя.
Сказал он так убеждённо, но забрал зажигалку весьма торопливо и ревностно. Вася могла предположить, что та значит для него примерно то же, что для неё это платье: спокойнее держать при себе и держаться за неё.
– А как же все эти книги?..
Присмотревшись к «башням», она смогла наконец заметить: ни на одном корешке из десятков книг не было написано название. Они были различной толщины, но в каждой стопке их обложки объединял один цвет. Не было только таких же синих, как стены, обложек. Не было на них рисунков, фотографий или хоть каких-то букв.