000
ОтложитьЧитал
– Уполномочена ли медсестра делать заключение по кардиограмме? – спросил следователь.
– Нет, эту работу обязан выполнять врач.
– А вот, положа руку на сердце, ответьте, всё ли вы сделали для больной Будько должным образом, как того требуют правила медицины и ваша должностная инструкция?
– Я считаю своим упущением то, что, заподозрив у пациентки острый инфаркт миокарда, не вызвала к себе медсестру кабинета функциональной диагностики с переносным электрокардиографом, а вместо этого отправила Будько на электрокардиографию в другой корпус пешим порядком. При диагнозе «инфаркт миокарда» и даже при подозрении на него больным противопоказано активное движение.
Медсестра Шелестова, работающая в районной поликлинике на приёме больных с врачом-терапевтом Крамар, ничего нового следователю не рассказала, лишь подтвердила то, что ранее он услышал от терапевта.
Была вызвана в прокуратуру и медицинская сестра Кандыба, работающая в кабинете функциональной диагностики районной больницы.
– Двадцать шестого июня около двенадцати часов ко мне на электрокардиографию пришла Будько в сопровождении медсестры Шелестовой, – рассказала она. – Больная была направлена из поликлиники терапевтом Крамар, на направлении имелась пометка врача «Срочно!». Сняв электрокардиограмму и не обнаружив в ней признаков инфаркта миокарда, я отправилась в терапевтическое отделение, чтобы доложить о больной заведующей отделением Фофановой, поскольку заболевания сердца по её части. Встретила Фофанову в коридоре, где и сообщила ей о результатах кардиографии. Фофанова смотреть больную не стала, а распорядилась, чтобы старушке в санпропускнике была сделана инъекция коргликона. Я вернулась к больной Будько и сопровождавшей её медсестре Шелестовой и передала им на словах распоряжение Фофановой. Они ушли.
– По какому праву вы взялись расшифровывать кардиограмму Будько, делать по ней заключение? Разве это входит в ваши профессиональные обязанности? – строго спросил следователь.
– Нет, в мои обязанности входит лишь выполнение технической стороны дела. Фофанова не умеет «читать» кардиограмму, и мне ничего не оставалось, как высказать ей своё мнение по электрокардиограмме Будько, у меня имеется определённый опыт на этот счёт.
– Не помешало бы выкурить сигарету, – сказал себе Алексей, поднимаясь из-за стола и разминая затекшие колени.
Запирая в сейф собранные со стола документы, Горовой вспомнил как однажды, ещё по первому году его работы в Веденеевском районе, прокурор Курзенков жёстко поучил его в назидательных целях.
Войдя в кабинет следователя в момент, когда тот курил во дворе, и увидев на столе раскрытое уголовное дело, прокурор унёс его в свой кабинет и запер в сейф… а потом, глядя на спохватившегося следователя невинными глазами, долго отрицал, что материалы находятся у него. Алексей тогда изрядно понервничал, хотя и догадывался, что кроме непосредственного начальника уголовное дело некому было взять: в здание никто из посторонних не входил, секретарь Раиса Семёновна была человеком мягкосердечным и никогда бы себе этого не позволила, а водитель Алексей Леонтьевич, неоднократно входивший в здание и выходивший из него, был мужиком серьёзным и не склонным к подобного рода «шуткам». С той поры Алексей взял за правило: уходя из кабинета даже на несколько минут, никогда не оставлять на столе документы, а кабинет – незапертым.
Отогнав воспоминания, Горовой извлёк из выдвижного ящика стола пачку сигарет «Космос», нащупал в кармане зажигалку и неторопливо направился к выходу.
Запирая кабинет, он скользнул боковым зрением по полу… и слегка оторопел – от прокурорской приёмной через вестибюль шла двойная дорожка крупных бурых пятен крови… как если бы она хлестала из двух точек идущего к выходу человека. Гадать не требовалось, это была кровь, свежепролитая, непросохшая – Горовой видел и перевидел её столько и в таких ракурсах, что простому обывателю не увидеть за десять жизней. Он резко поменял свои планы и направился к приёмной.
Раисы Семёновны, секретаря, на месте не было. Кровавый след вёл из приёмной в кабинет прокурора.
Не раздумывая, Горовой распахнул дверь и, пройдя небольшой тамбур, шагнул в прокурорский кабинет.
Прокурор Курзенков сидел на привычном месте, в чёрном кожаном кресле с высокой спинкой, и мирно беседовал со следователем следственного отделения РОВД Зеленским. Обстановку в кабинете Курзенкова, мягко выражаясь, нельзя было назвать привычной, нормальной. Внутреннее стекло в ближайшей от входа оконной раме было разбито (второе стекло – внешнее, за стальной решёткой – было цело), на полу под окном, ковровой дорожке и сиденье мягкого стула поблёскивали осколки стекла. На линолеуме у двери темнела лужа крови, которую половой тряпкой промокала Раиса Семёновна.
– У вас всё в порядке? – сорвался глупый вопрос с языка Горового.
– Почти, …если не считать мелкого недоразумения, – невозмутимо ответил прокурор.
– Может быть, моя помощь требуется?
– Нет, нет! Не беспокойся, Алексей Петрович, – сказал Курзенков. – Продолжай заниматься своими делами.
Потоптавшись несколько мгновений в раздумьях, Горовой удалился.
Выйдя на крыльцо, которое также было залито кровью, Алексей увидел отъезжающий «автозак».
– Что, чёрт возьми, происходит? – крикнул он водителю.
– Придурок один решил вскрыть себе вены в прокурорском кабинете, когда его привели на санкцию, – ответил тот, притормаживая. – Мы ему наложили жгуты, а сейчас везём на перевязку в больничный санпропускник.
Горовой присел на скамейку, закурил сигарету, с удовольствием затянувшись горьковатым табачным дымом.
Не прошло и трёх минут, как на крыльце показался милицейский следователь Зеленский.
– Что за вакханалию устроил здесь твой человек? – спросил его Горовой. – Все полы нам кровью своей залил.
– Я знал, что этот Мамаев больной на голову, но что до такой степени… не мог даже предположить, – поморщился Зеленский. – В общем, история здесь такая.
Мамаев – кемеровчанин, воспитывался в детдоме. На волчью тропу встал в молодые годы, и к своим двадцати четырем годам жизни успел два раза сходить на зону: в первый раз получил срок по малолетке – за групповую кражу, второй раз – за грабёж. Свой последний срок Мамаев отбывал на строгом режиме у нас в области. Однажды ему проигрался в карты наш земляк Игорь Осокин. Долг был небольшим, но и его Игорь не мог вернуть вовремя. Чтобы Мамаев отсрочил выплату долга, Осокин решил «прогнуться» перед ним и познакомил заочно со своей младшей сестрой, фотографию которой Мамаев как-то у него увидел. Татьяна Осокина, она, девчонка красивая, нынче десятый класс закончила, «запасть» на неё молодому человеку не трудно. Её брат и сам парень видный, вот только покуражиться любит по пьяни, из-за чего уже во второй раз тянет срок по «бакланьей» статье…
– Да я его помню. В прошлом году, когда Роман Александрович ушёл в отпуск, и мне пришлось исполнять прокурорские обязанности, довелось в суде поддерживать государственное обвинение по делу Осокина. Он тогда пошёл на срок за хулиганскую выходку – на танцплощадке, ни за что, ни про что избил прилюдно приезжего парня.
– В конце прошлого месяца у Мамаева «прозвенел звонок». Он несколько дней погулеванил в Чернореченске, где отбывал срок, а два дня назад междугородним автобусом приехал к нам в Веденеево в расчёте на встречу с Осокиной Татьяной. Небольшие деньги, полученные при освобождении, он промотал в Чернореченске, а хотелось преподнести девушке подарки – пыль в глаза пустить, показать широту своей натуры. И надумал он разжиться деньгами у кассира нашей автостанции…
– Каким же это образом? – удивился Горовой.
– А он покрутился на автостанции, через зарешечённое окно билетной кассы, выходящее на улицу, заметил, что кассирша из-за духоты держит дверь в свою комнату приоткрытой. Вошёл к ней, ловко отвлёк разговором и незаметно вытащил сторублёвую купюру из бокового ящика стола, который был немного выдвинут, а именно в нём хранилась выручка, как успел заметить через окно Мамаев.
– Откуда только берутся такие раззявы? – покачал головой Алексей.
– Обыкновенная деревенская курица… Но она в скором времени спохватилась, заметив, что вместо трёх крупных купюр, количество которых она держала в голове, у неё неожиданно оказались лишь две. Быстро сообразила, кто виновен в исчезновении сторублёвки. Со слезами позвонила оперативному дежурному РОВД. Нашим сотрудникам, подъехавшим на автостанцию, кассир смогла описать Мамаева: рост выше среднего, короткий, не успевший отрасти, волос, рубашка и брюки чёрного цвета, так любимого бывшими «сидельцами». Опера поспрошали людей в центре села, и одна женщина сообщила, что видела похожего типа в универмаге. Там Мамаева и задержали. Он уже успел значительную часть похищенной суммы потратить и приобрести красивые дамские часики и золотую цепочку с кулоном. Материалы были переданы мне, и я возбудил уголовное дело, задержал Мамаева на трое суток. Тот не отмалчивался, рассказывал кто он и откуда, к кому приехал, вот только вину в хищении денег не хотел признавать. Я, говорит, подходил к кассиру, разговаривал с ней, но денег не брал. Сегодня я предъявил ему обвинение в краже денег и…
– А почему не в грабеже? – полюбопытствовал Горовой.
– Кассир не видела сам момент изъятия купюры из ящика стола, поэтому хищение было тайным, а не открытым.
– Понятно.
– …вынес постановление о заключении Мамаева под стражу, иначе он при первой возможности сбежит, и привёз жулика к прокурору, чтобы получить его санкцию на арест. Курзенков внимательно выслушал мой доклад по доказательствам, аргументацию необходимости ареста и сказал, что намерен побеседовать с обвиняемым с глазу на глаз, как он иногда это делает. Я, говорит, хочу понять, чего он так ломится в тюрьму, из которой только что вышел. Конвой по моей команде завёл Мамаева к прокурору, на всякий случай «забраслетил» его наручниками. Мамаев с порога запел: «Гражданин прокурор, следователь по ошибке навесил на меня недостачу кассира. Я, может быть, решил сделать девушке предложение и начать новую жизнь, а Зеленский хочет все мои планы обломать…». Мне хотелось выслушать до конца мамаевские речи, я немного притормозил, но Роман Александрович махнул рукой, мол, идите. И мы вышли в приёмную. А через несколько минут послышался звон разбитого стекла, даже через двойную дверь прокурорского кабинета он был отчетливо слышен. Мы вбежали в кабинет Курзенкова, увидели осколки оконного стекла, хлещущую из вен Мамаева кровь. А прокурор был невозмутим, как удав, словно ничего и не произошло. Он неторопливо развинтил черный пластмассовый футляр своей гербовой печати, не забыл подышать на печать, а потом тиснул её на постановление со словами: «Я санкционирую ваш арест!». Раиса Семёновна принесла медицинскую аптечку, чтобы ребята-конвоиры могли наложить жгуты на руки арестанта и остановить кровотечение. Но прокурору возня с Мамаевым, видимо, надоела и он сказал: «Уведите его!». Конвой повёл жулика к выходу, а я стал расспрашивать Курзенкова по поводу происшедшего. Он без каких-либо подробностей рассказал, что обвиняемый начал шантажировать его: мол, если не выпустите меня на свободу, то я вскроюсь. Роман Александрович ответил, что на мамаевском месте глупо диктовать прокурору какие-то условия. Тогда жульман двинул скованными руками в оконное стекло…
– А что, если Мамаев, действительно, невиновен? – прищурился Горовой. – Сам же говорил, никто не видел момент кражи.
– Что ты, Алексей Петрович, в деле неплохие доказательства, и прокурор их видел. Продавец универмага говорит, что рассчитывался Мамаев сторублёвкой. Стоимость его покупок в совокупности с оставшимися наличными деньгами составляет чуть более ста рублей, так что этот орёл приехал в Веденеево с пустыми карманами. Потому и пошёл в универмаг лишь после визита в кассу автостанции, – заключил Зеленский, вставая со скамьи.
– А как на всё это реагирует молодая Осокина? Ты не предоставил им возможность пообщаться?
– Я её допросил. Девушка не высказала желания увидеться с прохиндеем Мамаевым, так что зря он раскатывал губу.
В субботу Горовой работал.
Алексей решил обойти соседей умершей Будько и расспросить их по интересующим его вопросам. Суббота была для этой цели более подходящим днём недели, нежели будни – в нерабочий день больше шансов застать хозяев у себя в доме.
Сложив в кожаную папку стопку писчей бумаги и несколько ручек, проверив наличие служебного удостоверения в нагрудном кармане рубашки, следователь отправился выполнять намеченное.
Идти пришлось недолго – домик Будько располагался в центральной части Веденеево, как и здание прокуратуры.
Небольшие, нарядно выкрашенные частные домостроения, ухоженные подворья, где было много цветов, ласкали глаз. «Красная линия», по которой проходили палисадники, строго соблюдалась – сельский совет за этим внимательно следил.
Непривязанных собак никто из соседей Будько в своём дворе не держал, и это радовало. С недавних пор все без исключения собаки, большие и маленькие, цепные и комнатные, вызывали у Горового чувство раздражения. Оно появилось после похожего визита – тогда его больно укусила под коленом маленькая собачонка, злобная козявка, тявканью которой Алексей не придал значения, проходя мимо.
Ладить с людьми Горовой умел: важного начальника из себя не корчил, голову людям намеками, полунамеками или откровенными выдумками не морочил – этим грешат оперские, иногда по необходимости, а иногда просто, заигрываясь. Алексей откровенно, насколько это было возможно, объяснял односельчанам цель своего визита… и находил у них понимание.
К его большому сожалению большинство опрошенных семей, таких было пять-шесть, имели слабое представление об обстоятельствах болезни и смерти Будько – если что-то и знали, то с чужих слов. И всё же время не было потрачено впустую.
В числе других он нанёс визит супружеской чете Лебедевых. Немолодые супруги поведали следователю, как вечером двадцать шестого июня к ним пришла Будько и попросилась на ночлег. Соседка плохо себя чувствовала, жаловалась на боли в груди и под левой лопаткой. Говорила, что утром была в больнице, но ей отказали в госпитализации. Ближе к полуночи Будько стало совсем плохо, и Лебедев вызвал «скорую помощь». Приехавшая женщина-медик сделала соседке укол, но забрать её в больницу наотрез отказалась, ссылаясь на отсутствие мест в стационаре. На следующее утро Будько попросила Лебедеву отвести её в поликлинику к невропатологу Савенко, к которой раньше доводилось обращаться за медпомощью. Они отправились в поликлинику. …Невропатолог освободилась лишь к обеду, она повела Будько в другой кабинет, где женщина-врач прочитала имевшуюся на руках у Будько кардиограмму и тут же выписала ей направление на госпитализацию в терапевтическое отделение. Лебедева проводила больную соседку до санпропускника, где её приняла медсестра. Вечером принесла ей в больничную палату поесть, Будько собиралась идти в столовую, пожаловалась, что врач к ней ещё не подходил…
Вернувшись на рабочее место, Горовой позвонил в санпропускник райбольницы и выяснил, что двадцать шестого июня дежурным фельдшером отделения скорой помощи была Ревякина. Номер её домашнего телефона следователь без труда отыскал в телефонном справочнике и, позвонив, пригласил женщину в прокуратуру.
– Вечером двадцать восьмого июня у вас в больнице в результате разрыва миокарда и последующей тампонады сердца скончалась Вера Васильевна Будько, а за двое суток до этого вы, как дежурный фельдшер «скорой помощи», выезжали к ней по вызову. Можете объяснить, по какой причине отказали больной в госпитализации? – спросил следователь.
– Я помню эту старушку, – сказала фельдшер Ревякина. – Двадцать шестого июня я выезжала на дом к семье Лебедевых, у которых в тот вечер находилась их больная соседка Будько. Старушка жаловалась на головные боли. Осмотрев больную, я ввела ей дибазол для понижения артериального давления, которое было у неё повышенным. Потом уехала. В госпитализации я отказала Будько потому, что не считала её положение тяжёлым, ведь терапевты, у которых она была на приёме в дневное время, не сочли необходимым класть её в стационар, о чём мне рассказала сама больная.
– Вы рассказали о жалобах Будько на головные боли, а супруги Лебедевы, которых я успел опросить, утверждают, что соседка жаловалась на боли в груди и под левой лопаткой. Что скажете?
– Я помню у Будько повышенное артериальное давление, сама его измеряла, и жалобы на головные боли. Возможно, была речь и о болях в области сердца. У меня в ту ночь был не один срочный вызов к больным, не трудно было что-то и запамятовать.
– Если исходить из ваших слов, то вы не увезли Будько с собой в больницу по той простой причине, что не сочли её положение тяжёлым. Лебедевы же говорят о ваших ссылках на отсутствие мест в стационарном отделении больницы. Где правда?
– На тот момент в стационаре, действительно, не было свободных мест.
– А мне известны случаи, когда при отсутствии мест в палатах стационара, тяжелобольных располагали непосредственно в коридоре. Главное же тут, как я понимаю, чтобы больные находились под наблюдением и контролем врачей…
– Повторяю, у меня не было объективных данных, указывающих на наличие у Будько тяжёлого заболевания.
– А вы не задумывались во время выезда к Будько над тем, почему она пришла ночевать к соседям? Явно же, ей было настолько плохо, что она боялась оставаться одна.
– Я – медицинский работник, а не гадалка.
Отпустив Ревякину, Горовой отправился домой к невропатологу Савенко, семья которой, как он знал, проживала в двухквартирном доме на улице Чапаева, в трёх минутах ходьбы от прокуратуры.
– Я отниму у вас ровно пять минут, – сказал следователь невропатологу. – Не смогли бы вы подсказать мне, кто была та женщина-врач, которая по вашей просьбе расшифровала электрокардиограмму Будько Веры Васильевны?
– Ах, вот вы о чём! Это была Гамалеева Зоя Андреевна, преподаватель нашего медицинского училища, которая до вчерашнего дня на полставки подменяла терапевта Левицкую, уходившую в отпуск.
– Странно мне, что вы не спросили, для каких целей мне нужны эти сведения, – улыбнулся следователь.
– Да вся больница уже знает о вашем расследовании… и напряглась в ожидании его результатов. Вы считаете кого-то из врачей виновным в смерти Будько?
– Я по факту смерти Будько ничего не расследую, лишь провожу проверку по заявлению её дочери. Очень возможно, что по итогам проверки будет возбуждено уголовное дело. Делать выводы о чьей-то виновности пока преждевременно – я всего лишь выясняю подробности того, как была оказана медицинская помощь Будько в связи с её кардиозаболеванием.
Утром в понедельник Горовой беседовал с преподавателем Веденеевского медицинского училища Гамалеевой, сорокалетней статной шатенкой с открытым уверенным взглядом, несколько широковатой в кости, что, однако, не лишало её привлекательности.
– Я преподаю в медучилище терапию. Пока у нас нет занятий и учащиеся находятся на летних каникулах я согласилась с предложением главного врача районной больницы подменить на полставки ушедшую в отпуск врача-терапевта Левицкую, – рассказывала Гамалеева. – Двадцать седьмого июня я вела в поликлинике приём больных. Около тринадцати часов ко мне в кабинет невропатолог Савенко привела больную Будько и попросила расшифровать её электрокардиограмму, а потом, в зависимости от результатов прочтения кардиограммы, решить вопрос о лечении этой пожилой женщины. В электрокардиограмме, которая была снята ещё в предыдущий день, я обнаружила отчётливые признаки повреждения миокарда. Тут же выписала ей направление в терапевтическое отделение райбольницы для прохождения стационарного лечения. По моему поручению медсестра сопроводила больную в стационар.
– Двумя днями ранее я беседовал с медицинской сестрой кабинета функциональной диагностики Кандыбой. Она утверждала, что не увидела в этой кардиограмме никаких признаков инфаркта миокарда, – заметил следователь.
– Что может понимать младший медицинский персонал в сложных вопросах кардиологии?
– А не смогли бы вы популярным языком объяснить мне, по каким именно признакам или признаку, вы усмотрели в кардиограмме Будько тяжёлое заболевание – инфаркт миокарда?
Гамалеева ненадолго задумалась.
– Вы сомневаетесь в моей квалификации? – строго взглянув на следователя, вопросом на вопрос ответила она.
– Отнюдь нет. Мне это нужно, Зоя Андреевна, для понимания всех обстоятельств.
– Основными элементами кардиографической кривой являются: зубцы – это все выпуклости, направленные вверх или вниз; сегменты – расстояния между соседними зубцами; интервалы – отрезки, включающие в себя и зубец, и сегмент. Каждый из этих элементов отображает процесс, происходящий в сердце. Именно по их размерам, размещению относительно прямой линии, особенностям в различных отведениях врачи и могут расшифровать электрокардиограмму, – последовали терпеливые разъяснения преподавателя терапии. – Получив в руки электрокардиограмму, доктор начинает оценивать её в следующем порядке. Сначала определяет, ритмично ли сокращается сердце, проще говоря, устанавливает, правильный ли у больного сердечный ритм или нет. Затем подсчитывается, с какой скоростью бьётся сердце. По конкретным признакам определяется источник возбуждения в сердце. После этого врач оценивает проводимость сердца по длительности зубцов и сегментов, для каждого из которых существуют свои показатели нормы. Определяется электрическая ось сердца. Затем детально анализируются зубцы, сегменты и интервалы. По мере выполнения этих исследований составляется заключение. Я в кардиограмме Будько увидела возвышение одного из сегментов, визуально напоминающее кошачью спину. У медиков этот признак так и называется «кошка» или «кошачья спинка», он свидетельствует о наличии у больного повреждения миокарда.
Видимо, что-то в выражении лица следователя не понравилось Гамалеевой, поскольку она поинтересовалась:
– Вы что-нибудь поняли из моих слов?
– Стараюсь… Но вам придётся ещё один раз повторить сказанное, чуть помедленнее, чтобы я смог записать.
– Ну, если это вам требуется, то почему бы мне не повторить, – великодушно согласилась женщина.
«За два дня в стационаре и поликлинике районной больницы не нашлось грамотного специалиста, способного расшифровать электрокардиограмму тяжелобольной женщины! Гамалеева не в счёт, она, человек со стороны! – со злостью констатировал Горовой. – Что это? Природная бездарность? Лень? Засосавший сельский быт, мешающий поддержанию и совершенствованию необходимых профессиональных навыков?».
В тот же день Горовой навестил на дому (можно было вызвать повесткой, но не хотелось терять время) двух женщин, Безденежных и Уварову, которые лежали с Будько в одной палате терапевтического отделения. Их данные по просьбе следователя выяснила Екатерина Николаевна Чернова, начмед больницы, установить адреса помогли сотрудники паспортного стола.
Безденежных пояснила, что с мая по июль находилась на стационарном лечении в терапевтическом отделении райбольницы по поводу гипертонии. В конце июня в палату поступила пожилая женщина по фамилии Будько, которая болезненно выглядела, непрестанно жаловалась на сердечные боли. Кто-то из медработников терапевтического отделения перед госпитализацией отправлял Будько домой за сменным бельём и средствами личной гигиены, объяснив, что за то время, пока она ходит, будет подготовлено место в палате. Будько высказывала недоумение по этому поводу: «Гоняли меня домой, а вот терапевт из поликлиники, направившая меня в стационар, говорила, что при моём заболевании сердца противопоказаны любые нагрузки и ходьба». Тем не менее, в первый день и даже в начале второго дня врачи не запрещали больной Будько вставать с постели и двигаться по отделению. В первый день Будько самостоятельно ходила на ужин. Передвигалась она с трудом, жалуясь при этом на слабость, головокружение и боли под левой лопаткой. На следующей день Безденежных помогла соседке сходить в кабинет диагностики, где у неё сняли кардиограмму. Чуть позже заведующая отделением назначила Будько строгий постельный режим. Внимание врачей к Будько было минимальным. Вечером второго дня она умерла.
Уварова, проживающая в посёлке Мирный, который находился в восьми километрах от райцентра Веденеево, подтвердила рассказ Безденежных.
В конце недели Горовому позвонила заявительница Красикова.
– Не закончили ли вы, Алексей Петрович, свою проверку? – поинтересовалась она.
– Пока не завершил, но близок к этому. Мне необходимо дождаться, когда в райбольницу вернётся история болезни вашей мамы, её отсылали в областной центр в связи с вашей жалобой.
– Жаль! А вот Емельяновский облздрав работает быстрее вас, сегодня я получила их ответ.
– Ничего удивительного, перед нами стоят разные задачи. У меня большой объём работы, многих пришлось опрашивать, а специалистам облздрава требовались лишь изучить историю болезни и, исходя из неё, дать оценку действиям медицинского персонала больницы. В облздраве, как я понимаю, проверкой занимались специалисты-кардиологи, которые учились, работали, специализировались по этой теме, а я постигаю прописные истины кардиологии по ходу проверки. И ничего тут не поделать, специфика работы такая: сейчас вникаю в медицинские вопросы, в предыдущем месяце изучал правила ведения жилищного строительства, а месяцем ранее – технологию производства гранулированных кормов для скота. Но это не означает, что мы не доберемся до корней в нашей с вами истории, – объяснил женщине Горовой. – Если письмо у вас под рукой, то попрошу зачитать его.
– Конечно, конечно, – согласилась с ним Красикова. – Слушайте:
…проверка проведена ассистентом кафедры терапии №2 Емельяновского государственного медицинского института кандидатом медицинских наук Баркаловой и заведующей кардиологическим отделением областной клинической больницы Ельсуковой. Проверкой установлено, что заведующая терапевтическим отделением Веденеевской райбольницы Фофанова допустила халатность в отношении больной Будько. Фофанова не организовала своевременного интенсивного наблюдения и лечения больной. Двадцать восьмого июня, когда по электрокардиограмме появились признаки трансмурального инфаркта миокарда, лечение Будько так и не было коррегировано. Двадцать восьмого июня в двадцать один час сорок минут больная внезапно умерла от разрыва миокарда.
– Ну вот, а вы говорили: «Круговая порука!».
– Каюсь, я была не права, греша на людей своими несправедливыми подозрениями… А я ведь вам ещё не всё рассказала. Вместе с ответом на жалобу пришла копия приказа руководителя облздрава, которым Фофанова по итогам проведенной проверки понижена в должности: отстранена от должности заведующей отделением и переведена в рядовые терапевты.
– Какую ещё информацию вы для меня приберегли?
– Больше ничего в конверте не было. А у вас не отпала потребность в полученных мной документах? Высылать их?
– Вышлите, пожалуйста. В нашем деле действует простой принцип: чем больше по сложному вопросу собрано суждений специалистов, тем легче в этом вопросе разобраться и отыскать правду.
– Какая у вас погода? – полюбопытствовала Красикова
– Жарко, плюс тридцать один градус. А у вас?
– Плюс четырнадцать и небольшой дождь.
Выводы Емельяновского областного отдела здравоохранения, сообщённые Красиковой, не удивили следователя, они совпадали с его собственными умозаключениями.
К этому времени он успел тщательно проштудировать должностную инструкцию Фофановой и представлял себе, кто является главной действующей фигурой в терапевтическом отделении, где скончалась больная Будько. Именно в обязанность заведующей отделением вменялись организация и обеспечение своевременного обследования и лечения больных на уровне современных достижений науки и практики, осуществление систематического контроля за работой ординаторов, в том числе за правильностью поставленных диагнозов, качеством проводимого лечения. От заведующей требовалось лично осматривать поступивших в отделение больных, а находящихся в тяжёлом состоянии – в безотлагательном порядке. Закончив разговор с Красиковой, Горовой, не кладя трубку, набрал номер телефона заместителя главного врача райбольницы Черновой:
– Екатерина Николаевна, подскажите, пожалуйста, что означает термин «трансмуральный» в словосочетании «трансмуральный инфаркт миокарда».
– Трансмуральный отличается от других видов инфаркта тем, что при нём отмиранию подвергается вся стенка сердца, включая наружный, средний и внутренний мышечные слои. Другие виды инфаркта не задевают внешний и внутренний слои мышц, ограничиваясь средним.
– Когда вы смогли бы подойти в прокуратуру? Мне необходимо получить ваши письменные объяснения по поводу смерти Будько.
– Если я подойду сегодня после обеда, ближе к концу рабочего дня, вас это устроит?
– Вполне. Просьба захватить с собой копию приказа руководителя облздравотдела о наказании Фофановой и историю болезни Будько. По моим данным приказ и история болезни уже поступили к вам из областного центра.
– Хорошо, Алексей Петрович, я принесу документы, вот только схожу к главному врачу за историей болезни, которую он забирал для ознакомления.
В пять часов начмед Чернова была у следователя.
– С 1975 по 1983 годы я работала в райбольнице кардиологом, и вопросы, с которыми вы разбираетесь, мне хорошо знакомы. Как ни печально это сознавать, наша сотрудница Фофанова позволила себе в случае с Будько много недопустимых вещей, – мрачно произнесла Чернова. – После того как Марина Абрамовна узнала от терапевта Крамар о подозрениях на инфаркт, ей следовало лично осмотреть больную. Она же этого не сделала. Кроме того, Фофанова была обязана организовать расшифровку электрокардиограммы Будько компетентным в этом вопросе врачом, а не доверяться выводам медсестры, пусть даже многоопытной. Она этого также не сделала. В результате медицинская помощь больной была оказана с опозданием. Строгий постельный режим Будько следовало назначить немедленно после её поступления в терапевтическое отделение. Помимо того, у себя в отделении Фофанова недолжным образом поставила вопрос о незамедлительном докладе лично ей о всех больных, поступающих в терапию с тяжёлыми заболеваниями, в том числе с инфарктами.
– Судя по материалам проверки, Фофанова без осмотра и обследования Будько, даже не видя её, распорядилась, чтобы в санпропускнике ей сделали инъекцию коргликона. Я не знаю что это за препарат, есть ли противопоказания по его применению. Насколько здесь права была заведующая терапевтическим отделением?