000
ОтложитьЧитал
– Котел включим, и комнаты тут же прогреются, – пообещал лис Елисей. – Я приезжаю, раз в два дня протапливаю, сырости нет, не сомневайтесь. Смотрите. У соседнего дома к участку примыкает глухая стена. В окна к вам никто заглядывать не будет. С улицы летом зеленью все заплетает.
Кодовый замок щелкнул, впуская их во двор.
– Вот навес для машины. Вот веранда, через нее вход в дом. Сад тут хоть и небольшой, но плодоносный. Черешня хорошая, темная, мы ее каждый год на компоты собираем. Груша летняя, мелкая, вкусная. Слива и грецкий орех. И виноград. А это дорожка к беседке. Там мангал, летом шашлыки можно жарить.
Илларион кивнул, вслед за лисицей вошел в длинную прихожую, помог сыну разуться, быстро снял ботинки и заглянул в первую комнату – огромную кухню-столовую. Поначалу он больше принюхивался, чем смотрел. Когда убедился, что дом пахнет свежей краской, деревом, пыльной тканью и совсем немного лисами, успокоился.
Все оказалось знакомым и привычным. Такая же двуспальная кровать, как у него в квартире, такой же диван в гостиной, как у родителей, такие же однотонные светлые обои, типовые шкафы, стеллажи, кухонная посуда. Все из сети гипермаркетов, снабжавших товарами для дома огромный континент – от севера до юга. Не хватало только двухъярусной кровати-домика с горкой, любимой мебели-игрушки Брайко.
– Нравится здесь? – спросил он у сына, присаживаясь на корточки. – Поедем смотреть что-то еще? Или поживем? Если разонравится – переедем, найдем что-то другое.
Брайко деловито вышел в прихожую, выглянул на веранду. Осмотрел заснеженный сад, вернулся, влез на подоконник, проверил вид на улицу. Спросил:
– Где моя кровать?
– Привезут, – пообещал Илларион. – Ты же помнишь, что я ее разобрал и отвез на вокзал. Мы прилетели самолетом, а она едет поездом. Выберешь другую кровать, поспишь на ней, чтобы хорошенько по домику соскучиться.
Сын воспринял его слова очень прямолинейно. Прошелся по комнатам, влез на застеленную покрывалом односпальную кровать в самой маленькой спальне, закрыл глаза и мгновенно уснул – прямо в верхней одежде. Илларион счел это знаком судьбы, осторожно снял с Брайко куртку и шапку, и заговорил о заключении договора.
Он честно предупредил хозяев, что может вернуться в Хвойно-Морозненск по семейным обстоятельствам – если не приживется. И найти себе другой дом, если в этом им с сыном будет неудобно.
– На первый взгляд меня все устраивает. И две спальни, и то, что у вас одна комната стоит свободная, без мебели. Я уже писал, что мне надо будет собрать кроватку-домик, которая приедет в контейнере.
– Никаких проблем, собирайте. Ненужную спальню закроете. Мебель мы увозить не будем, некуда. В крайнем случае, если вам комната понадобится под кабинет, разберем лишнюю кровать, спинки и боковины спрячем в кладовку, а матрас поставим где-нибудь, чтобы не мешал.
За разговорами заварили чай. Илларион вытащил из рюкзака бутерброды, мысленно поблагодарив маму за предусмотрительность. И пакет пряников пригодился, и вафли – он честно оставлял долю сыну, не зная, когда они смогут сходить в магазин.
– Магазин до десяти, – охотно ответил Елисей на его вопрос. – До Полевой полтора квартала пройдете, свернете направо, через два дома увидите. Марина иногда раньше закрывает, лучше прямо до десяти не тянуть. В девять всегда открыто. Еще «Овощи-Фрукты» в другой стороне, почти рядом с банком, но они до восьми, а то и раньше закрываются. У них основной расчет на то, что кто из офисов и с фабрики домой идет, картошку на суп покупает или кабачки на жареху. А в продуктовый со всех окрестных кварталов ходят. У нас тут тихо, спокойно, все друг друга знают. Десятилетиями живут, в одном и том же магазине хлеб и сахар покупают, поздравляют друг друга с праздниками, и сливы на вишню меняют, чтобы варенье варить. Сдаем мы – потому что в старый родительский дом переехали, он поменьше. И Никанор сдает – на другой стороне дом, чуть ближе к госпиталю.
– Видел объявление, – кивнул Илларион. – Но его сняли до того, как я успел поторговаться.
– Не знаю, кому он сдал, не говорили еще соседи. Если будут шуметь-мешать, кто-нибудь сразу участковому пожалуется. Вразумят. Говорю вам – у нас тут тихо. Ни пьянок, ни гулянок, ни музыки на весь квартал. Шашлыки летом жарят, дым бывает. Но с мерами предосторожности – мангалы, обустроенные площадки, бочки с водой под рукой. Пожаров не случалось, Хлебодарная миловала.
– Это хорошо. Не хотелось бы брать работу на дом.
– За госпиталем маленький пляж. Летом можно на речку ходить, если на море уезжать не будете. Берег песчаный, тень от плакучих ив. Городские власти долго воевали, купаться запрещали, а потом поняли, что привычку не переборешь. Расчистили дно, поставили спасательную вышку, причал с моторной лодкой, туалет и пару раздевалок. Большой пляж ниже по течению, в основном народ туда выбирается – там и кафе, и парк рядом. А сюда те, кому с детьми окунуться без лишних расходов.
– О! – Илларион спохватился. – А кафе какие-то поблизости есть недорогие? Или столовая? Я готовлю, но не каждый день, мы с Брайко часто где-нибудь обедаем.
– Прямо рядом ничего нет, – разочаровал его Елисей. – Чуть дальше, по Полевой, и сквер с детской площадкой, и торговый комплекс. И стадион – вокруг него тоже кафе. Ехать десять минут. Места для парковки всегда найдутся.
– Понятно.
Илларион знал, что город он изучит быстро – сначала будет в новинку, а потом при еженедельных объездах для проверки проездов для спецтехники и пожарных гидрантов, улицы намертво в память впечатаются.
«Где-нибудь найдется подходящая кормушка. Или доставку будем заказывать».
Лисы захлопотали, показывая ему кладовки, стиральную машину, отопительный котел, кухонную утварь. Выдали постельное белье, подушки, сняли с антресолей теплые одеяла.
– Весна очень холодная, – пожаловался Елисей. – Середина марта, а снега навалило, как не в каждую зиму бывает. Вы же, наверное, за теплом сюда ехали?
– Да, – вежливо ответил Илларион, которого пустопорожние разговоры начали утомлять.
– Не волнуйтесь, холода ненадолго. У нас обычно абрикосы в конце марта зацветают. В этом году позже начнут, в апреле. А потом солнце припечет, и будет все сразу – и сирень, и жасмин, и майская шелковица.
– Хорошо бы.
Илларион надеялся, что лисы, получившие деньги, покинут дом без лишних вопросов о его личной жизни. Не повезло. Видимо, самое вкусное оставили на десерт.
– Если мамочка-кошечка вдруг надумает приехать, разместитесь без проблем, даже если вам отдельные спальни нужны будут.
– Она не приедет, – включая дежурную улыбку, сообщил Илларион. – У нее большой дом, хозяйство, и она не любит жару. Я смог оформить служебный перевод, потому что врачи порекомендовали перевезти Брайко на юг. Поэтому мы будем жить вдвоем.
Удовлетворив любопытство еще десятком вопросов, хозяева отбыли. Илларион, удивленный навалившейся на него тишиной – «кто бы мог подумать, что два лиса шумят как стая рысей на вечеринке?» – сходил за сумкой, перерыл ее в поисках продуктов, убедился, что больше никаких подарков от мамы и зайчика нет, и задумался. Брайко спал, его тоже тянуло прилечь: не столько из-за разницы во времени – всего-то два часа – сколько из-за перемены климата и суматохи, связанной с перелетом.
«Сейчас шесть вечера, – сверился с часами Илларион. – Дома четыре. Я бы будил Брайко после обеденного сна, чтобы вовремя уложить вечером. Надо его растормошить, сходить в магазин. А потом покормить, искупать и усадить смотреть мультфильмы. Когда уснет, тогда и уснет. Так и сделаю. Только сначала сфотографирую дом и отправлю сообщение родителям».
За окном, в вечерней темноте, каркнула невидимая ворона. Илларион спохватился и достал из сумки вежу, которая попалась под руку при поиске пищи. Он взвесил на ладони маленькое декоративное жилище – четырехугольную пирамиду с усеченной вершиной. Завернутый кусок двери-шкуры позволял рассмотреть две фигурки, сидевшие в веже. Конусы с шариками-головами походили и на котов и на двуногих – в зависимости от полета фантазии смотрящего. Вежи бывали разными, некоторые ценились как произведения искусства или служили магическими талисманами – если их заговаривали на прибыток или приплод. Илларион держал в руках типовую поделку, стандартный подарок, который ему вручили в ЗАГСе при выдаче свидетельства о рождении Брайко. Изначально в веже сидели два больших конуса с шариками и один маленький. Родители и ребенок. Одну из больших фигурок Илларион выковырял и выбросил в порыве злости. Потом пожалел, но что-то исправлять или покупать новую вежу не стал. Зачем пускать пыль в глаза?
Он поставил вежу на подвесную полку – сойдет за подобие красного угла – побродил по комнатам, выбирая выгодные ракурсы, а потом плюнул и кое-как отснял кровати и кухонную посуду – на радость маме.
«Как ни старайся, отцу таким отчетом не угодишь», – подумал Илларион, удаляя совсем расплывчатые фото.
Если мама не одобряла переезд, не желая терять контроль над жизнью сына и внука, то отец считал, что этим действием Илларион хоронит себя заживо. При первом же заявлении: «Я хочу пожить на юге» случился неприятный разговор.
– Ты собираешься уехать туда, где нет кошек.
– Ну и что? – удивился Илларион. – Я и тут ими не сильно-то интересуюсь. Какая разница, есть они там или нет?
– Тебе надо искать подходящую кошку. Нельзя все свободное время посвящать ребенку. Для кота-альфы это ненормально. Ты должен создать семью.
– Давай не будем применять слово «должен» к моей личной жизни, – закипая от злости, попросил Илларион. – Ты прекрасно знаешь, что никто из моих знакомых кошек не горит желанием воспитывать Братислава. Три-четыре встречи, а потом проскальзывает намек, что его надо отдать в интернат – «он же наполовину древесный барс, ему трудно жить в обществе». Это наглая ложь. У Брайко есть капризы – как у всех детей. Он нормально социализирован. Изредка ищет уединения, но это неудивительно – мне тоже иногда хочется убежать с семейного праздника и спрятаться под кровать. Просто никому не нужен альфа с прицепом. Мне в открытую говорили, что это обделит вниманием общих детей.
– Ищи ту, которая согласится. Такие были, не делай вид, что всех пугает Братислав.
– Были, – согласился Илларион. – Проблема в том, что они не вызвали у меня физического желания и приязни.
– Ты как будто специально выискиваешь чужие недостатки – эта не хороша, эта не пригожа. А теперь еще и бежишь куда подальше. Братислав вырастет, спохватишься, что живешь один, в чужих краях, и что тогда?
– Тогда и подумаю. Оставаться здесь, чтобы искать мачеху для Брайко, не собираюсь.
– Это ненормально, – в очередной раз повторил отец. – Ты взял на себя роль кошки.
– Нормально, – огрызнулся Илларион. – Я этого хотел.
Он действительно этого хотел – не роли одинокой кошки, а забрать в свой дом своего ребенка. Еще не зная, что это будет Братислав, маленький альфа: все равно, кого – хоть кота, хоть кошку. Берте это было не нужно. Ей и сам Илларион сгодился постольку-поскольку: унимал потребности тела, не сильно путался под ногами, после скандалов сразу уезжал, не пытаясь обосноваться в доме. У Берты не было понятия «мы», она терпела альфу-рысь, проявляя изрядную снисходительность – для древесной барсы. Винить ее не имело смысла – она Иллариона не приваживала, не заманивала. Принимала на пару дней, и прогоняла, когда злость на вторжение в личное пространство достигала критической точки.
Ни мать, ни отец, ни родня не желали понимать – Берта могла бы вообще ничего не говорить о беременности. И, уж тем более, не соглашаться рожать. Все родственники, как один, подходили к ситуации с мерками рысей, где прибавление в семействе начинало радостно обсуждаться заранее, еще до появления ребенка. Илларион, пообщавшийся со специалистами из Федеральной Службы сохранения популяции древесных барсов, оценивал положение дел иначе. Берта сделала ему одолжение, выносив и родив ненужного ей котенка. Вся ответственность ложилась на плечи Иллариона, и жить надо было так, чтобы выросший Братислав не предъявил ему претензий, не чувствовал себя ущербным и ненужным – даже если ради этого придется жертвовать своими интересами.
«Здесь, среди волков, никому не будет дела – рысь, барс или брысь. Все коты – экзотика. Без пристального внимания к длине хвоста и размеру кисточек на ушах».
Прежде чем отправить сообщение, он вышел на веранду и прислушался. Шум машин на Полевой, карканье ворон, заливистая волчья перекличка, в которой он не понимал ни слова. Илларион тихо зашипел, сбрасывая накопившееся раздражение – все-таки лисы родня псов, хоть и прикрытая другой шубой.
Неподалеку скрипнула дверь.
– Вить! – крикнула женщина, растягивая единственную гласную в сокращенном имени. – Ви-и-и-ть! Сбегай за хлебом! И соли купи пачку.
«Ну и ладно, – подумал Илларион, делая шаг в дом. – Не приживемся – не расстреляют. Всегда можно вернуться к родителям под бок».
Глава 2. Альма. Взрослая жизнь
Имя, данное при рождении – Здравка – не спасло дочь от хворей. Альма не сразу поняла, что Здравке не подходит оленье молоко – традиционный прикорм котят-дарсов. Дочь истошно орала после еды, маялась животом и слабела быстрее, чем росла. Просьба привезти коровье молоко из города вызвала у мужа приступ ярости. Пепельник сдержался, не тронул их с дочкой ни когтем, ни пальцем, только выл и орал, пугая оленей и мелкую живность, обитавшую вокруг заимки.
Альма, мало на что надеясь, повторила просьбу отцу – в его ежемесячный визит. Получила равнодушный ответ: «Или привыкнет, или подохнет. Мне больная внучка не нужна». Пришлось выкручиваться, изобретая блюда из имеющегося набора продуктов – без оленьего молока. Альма ловила куропаток и рыбу, варила бульоны и студень с ягелем, почти несладкие кисели – тот же ягель, крахмал и замороженные или свежие фрукты. Здравка ела неохотно, продолжала худеть и плакать, Пепельник злился, требовал: «Заткни ее, чтобы я этого писка не слышал!», но уйти в город не позволял. Следил, дважды возвращал, пресекая попытки сбежать с котенком в зубах. Со временем начал оставлять Здравку в заложницах, отпуская Альму на охоту и сбор ягеля или ягод на полдня. Страх, что Пепельник сделает с дочкой что-то плохое, обессиливал. Охота и рыбалка не удавались. Альма все чаще возвращалась без добычи, кормила и долго укачивала капризничающего ребенка, задремывала, стараясь не проваливаться в глубокий сон. Чтобы на следующий день повторить те же самые действия: охота, рыбалка, готовка, нянченье, тревожное забытье.
Отец в каждый свой приезд повторял: «Радуйся, что я тебя хорошему альфе отдал. И тебя, и ребенка терпит. Не бьет». Альма кивала, опасаясь перечить не просто старшему родичу – шаману! – и каждый раз думала, что Пепельник не бьет ее только из опасения навлечь на себя гнев отца. Муж не блистал умом, это было заметно. Зато отличался исполнительностью. Если бы Альма знала, какие Пепельнику выдали инструкции, жить было бы намного легче. Но она ничего не знала. Шарахалась, услышав громкое слово, вздрагивала при резком жесте – все время ждала подвоха.
Временами, когда бесконечный страх разжимал когти, Альма понимала – происходит что-то странное. Она прекрасно помнила свое детство: жила то на заимке у матери, то в интернате. Знала ли она, что ее отец – шаман? Знала. На праздниках, когда древесные барсы, собиравшиеся возле тайного святилища, молили Кароя и Линшу о богатой добыче и легкой зимовке, ждали изъявления их воли, отец одарял ее дополнительным прикосновением ко лбу, проговаривал: «Да пребудет с тобой благость». Иногда Альме приходилось добираться домой одной, потому что мать покорялась воле альфы, оставалась рядом с ним, чтобы утолить голод тела. На заимку к матери отец никогда не приезжал, про Альму сказал: «Она мне не пригодится, кошки дар не наследуют». Не любил, не баловал, не обижал – нормальное отношение для древесного барса.
В школе Альма училась урывками. После весенних дождей ее забирали, используя как рабочие руки по сбору напитавшегося водой ягеля – это был основной заработок матери, сдававшей ценное сырье на заготовительный пункт. Летом и ранней осенью надо было запасать ягоды, рыбу и птицу. Зимой Альму отправляли в интернат, чтобы сэкономить припасы, а весной, после первых проталин, начинался новый круг забот.
Психолог и сотрудник Федеральной Службы сохранения популяции древесных барсов пришли к ней незадолго до вручения аттестата о среднем образовании – выданного из жалости и пестревшего натянутыми тройками. Расспросили о планах на будущее, выяснили, что у нее нет ни целей, ни определенных желаний, и предложили два варианта на выбор. Она могла получить государственную субсидию на строительство отдельной заимки, а могла остаться в городе, устроившись на работу. Альма осторожно сообщила человеку и рыси, что у нее нет никакой профессии. И она не уверена, что сможет работать на каком-нибудь заводе или на стройке – там слишком много других оборотней и людей.
– Ваш преподаватель по народным ремеслам дал вам превосходную характеристику. Мы можем предложить вам место в научно-фольклорном Центре, созданном для сохранения национальной культуры дарсов.
Звучало красиво, а на самом деле Центру требовался простой ремесленник, который будет изготавливать сувениры для ЗАГСов и туристов. Платили немного, зато предоставляли жилье в коттеджном поселке, питание в столовой, прикрепляли к спецполиклинике и обеспечивали любыми лекарствами по назначению врача.
Альма хорошо подумала и выбрала город. Она не любила толпу, старалась не заходить в торговые центры, кинотеатры, лишний раз не гуляла по шумным улицам. Но и не испытывала неприязни ни к людям, ни к рысям, ни к другим дарсам – спокойно общалась один на один, могла посидеть в небольшой компании. Ее тревожила мысль, что однажды природа возьмет свое, и ей придется искать более-менее подходящего кота. Альма избегала прикосновений, с недоумением смотрела на рысей, которые постоянно тянулись друг к другу, бодались лбами, терлись носами и мурлыкали, не стесняясь посторонних. Она представляла себе знакомых дарсов – на ее потоке учились пятеро котов – и сомневалась, что захочет кого-то потрогать без серьезного повода. И кошка не подталкивала ее искать подходящее дупло, чтобы подманивать призывным воем кота – ограничивалась беготней по лесопарку и окрестностям поселка.
Четыре года, прожитые в одиночестве, стали лучшим временем в ее жизни. Она довольно быстро нашла себе дело по душе – изготавливала вежи, приманки для благоволения Линши, обещающие приплод в семье. Плетеные талисманы ей не удавались – выходили кривыми и косыми, с некрасиво торчащими нитями. А первая же вежа получилась аккуратной, руки сами налепили кисточки на треугольных ушках фигурок, и куратор улыбнулась: «Ой, какие милые рыси! Надо будет для знакомых оставить».
Воодушевленная Альма начала разыскивать литературу, наткнулась на серию этнографических статей, переслушала кучу аудиофайлов и однажды осмелилась прочитать над вежей наговор. Потом еще один, потом сразу два – на изгнание семейных раздоров и легкий окот. Ее перестали устраивать казенные материалы. Брала их как основу, занималась дополнительной обработкой – спасибо записям этнографов – вязала кисти для входных проемов, плела пояса для фигурок, варила рыбий клей.
Появились первые заказы. Пара рысей попросила вежу на третьего ребенка, полярная лисица – на мир да любовь в семье. Заместитель директора Фонда влез без очереди, умоляя срочно сделать вежу на приплод и легкий окот – для дочки. Альма выполняла пожелания и почти забросила работу для ЗАГСов. Ей говорили: «Сувенир любой ремесленник склеить может. А твои вежи работают. Грех растрачивать силу на казенные подарки».
Шло время, Альма выслушивала добрые слова от незнакомых рысей, полярных лисов, и даже однажды получила письмо с юга, от пары пещерных медведей, которым кто-то прислал северный подарок. Благодарностям она верила и не верила. Может быть, в ее вежах действительно теплилась искорка магии. Все-таки, дочь шамана. У ближайшей родни, снежных барсов, обитавших в Ирбисском округе, кошки-ведуньи иногда занимали видное положение в обществе – это у древесных барсов ничего подобного не бывало.
Она жила, не строя планов на будущее, не чувствуя ни малейшей склонности обустраивать дупло, чтобы зазвать туда кота и обзавестись потомством. Резала оленью кожу для веж, мастерила наряды конусам-обитателям, читала наговоры и носила плетеный оберег, не забывая по утрам просить Линшу о заступничестве.
Смерть матери ее расстроила, но не до рыданий и многодневной скорби. Альма узнала об этом от сотрудницы службы социальной защиты, общительной рыси Марианны, получила на руки свидетельство о смерти – мать к тому времени уже похоронили – и тонкую прозрачную папку с документами. Два сертификата, подтверждающие право собственности на дом с хозпостройками и арендное владение большим земельным участком с правом выкупа. Банковское свидетельство о погашении займа, документы на машину – старенький пикап. Компенсация за трех оленей, которых забрали в государственное стадо.
Мать умерла от инфаркта, это было записано в свидетельстве о смерти. Марианна принесла Альме тонкую больничную карту из трех листов и рассказала, что мать дважды обращалась к врачам, категорически отказывалась от госпитализации и прекрасно знала, что, оставаясь в одиночестве на заимке, увеличивает риск внезапной смерти. Может быть, не верила врачам, считала, что пугают. Может быть, положилась на волю Линши. Уже не спросишь.
Альма собиралась съездить на заимку в Прощальную Седмицу, чтобы умилостивить домовых и лесных духов, отнести на могилу матери традиционный открытый пирог «калитку», разломить на куски, даря угощение птицам и мелкой живности. Собиралась, да не собралась – и осень, и зима выдались сурово-холодными, а по работе на нее свалилось столько заказов, что ни вздохнуть, ни продохнуть.
Она поддерживала контакт с Марианной – чаще перезванивалась, чем встречалась. Выслушивала рысью болтовню, однажды согласилась на посиделки в тихом кафе и познакомилась с ее мужем Виктушем, крупным альфой, служившем в силовом подразделении ФССПД. В разговоре выяснилось, что семейство рысей записано в очередь на ее вежу. Альма удивилась тому, что ее не попросили без обиняков, и выполнила заказ в кратчайшие сроки, не слушая возражений Марианны – «что ты, я не имею права пользоваться служебным положением!». Рыси жили вместе уже пять лет, но не могли завести котенка. Альма подсадила в вежу один маленький конус с кисточками на ушах и подумала, что если потом захотят второго, то она добавит.
В апреле, за неделю до Вороньего праздника, Марианна отвезла ее к нотариусу, чтобы зарегистрировать заявление о вступлении в наследство. После долгих уговоров. Альма противилась – сама не зная чему. Тогда у нее впервые появилось плохое предчувствие – не хотелось владеть ни домом, ни землей. Нотариус заверил ее в том, что она единственная законная наследница: родители не состояли в браке, других детей не было. Вернувшись в коттедж, Альма долго разбиралась в собственных чувствах, и решила – нужно отвезти угощение. Сразу всем: и матери, и воронам, и духам.
Она хорошо подготовилась: испекла пирог с рыбой, румяных птиц, вырезанных из теста. Выгладила чистый носовой платок, завязала в углы мелкие монетки, чтобы отдать плату лесу и тундре. Оформила отпуск и уехала. Добиралась сначала поездом, потом бежала на лапах, таща на спине поклажу.
Дом встретил ее морозной пустотой и плесенью, затаившейся в углах. Альма испытала щемящее чувство стыда – это она допустила, чтобы зима изгнала жизнь из жилища, не выставила заслон из тепла. Ее закружил круговорот неотложных дел – мелкий ремонт, ревизия припасов, обновление лент на деревьях, разграничивающих участки. В Вороний День она старательно разложила испеченных птичек на могиле матери, долго подбирала слова, чтобы поговорить с духом покойной, но так ничего и не сказала.
Отец-шаман явился через три дня после праздника, когда Альма уже собиралась в дорогу. По-хозяйски подогнал машину к крыльцу, прошелся по комнатам, постоял возле красного угла с плетенками, вежей и пучками сушеных трав. Оценивающий взгляд заставил поежиться. Альма ответила на скупые вопросы о жизни и работе, подтвердила, что ей скоро исполнится двадцать лет.
– В наследство вступила? – неожиданно спросил отец.
– Подала заявление. Сказали – когда все будет оформлено, пришлют уведомление о пошлине.
– Хорошо.
На этом разговоры закончились – отец отвез Альму на железнодорожную станцию в полном молчании. Высаживая из машины, знакомо коснулся лба, пробормотал: «Да пребудет с тобой благость Линши».
Вернувшись в Хвойно-Морозненск, Альма постаралась забыть и поездку в материнский дом, и неожиданную встречу. Она не успевала выполнять заказы: очередь росла, как дрожжевое тесто возле печки, под мастерской и в поселке появлялись желающие заплатить больше и ускорить процесс. Альма от них успешно ускользала, перекладывая общение на администраторов Центра, и тихо ругала моду на свои вежи – это вынуждало работать без выходных, не разгибая спины.
В свой двадцатый день рождения она неожиданно получила кучу подарков: от начальства, Марианны, соседей и заказчиков, прознавших о праздничной дате. Пришлось переступить через себя, принести на работу торт и вытерпеть чаепитие с разговорами. Не обошлось без вопросов: «Себе-то когда вежу будешь клеить? Присмотрела уже подходящего кота и дупло?» Альма принужденно улыбалась и неопределенно качала головой, мечтая о возвращении в коттедж, где можно будет запереть дверь и побыть в одиночестве. Желание исполнилось – она отказалась от посиделок с Марианной и ее мужем, провела спокойный вечер, читая копию старинной рукописи с наговорами для Вороньего праздника, и отлично выспалась. Неприятности начались утром, словно переход в двадцать первый год жизни развязал накопленный мешок бед.
Появление отца и незнакомого дарса возле калитки в коттеджном поселке заставило ее замереть – накрыло волной плохих предчувствий, куда более сильных, чем при вступлении в наследство. Пропустила ли тогда Линша ее молитву мимо ушей или решила, что Альма слишком хорошо устроилась, и надо послать ей испытание – не узнаешь. Отец, не размениваясь на поздравление и приветствие, сообщил:
– Собирайся, я тебе мужа нашел.
Позже Альма не раз думала – а как бы сложилось, если бы она не пошла? Можно было захлопнуть дверь, позвонить Марианне, ее мужу, вызвать или попросить кого-нибудь вызвать полицию, а потом уехать подальше – в тот же Ирбисск. Там бы отец с Пепельником до нее не дотянулись. Наверное.
Можно было что-то предпринять, но она ничего не сделала. После пристального взгляда отца, проникшего в душу и перетряхнувшего все тайные помыслы, Альма оцепенела. Сил хватало только на то, чтобы выполнять приказы. Она собрала рюкзак, уложила в него все документы. Доехала до ЗАГСа и заключила официальный брак с Пепельником. Древесным барсам не чинили препятствий в поспешной регистрации. Поощряли, зная, что их в ЗАГС калачом не заманишь.
Оттуда, будучи уже женатыми, они с Пепельником отправились к нотариусу и в банк – под присмотром отца. Альма оформила доверенность на имя мужа, позволяя ему беспрепятственно распоряжаться своими средствами. Написала заявление об увольнении, оставила в отделе кадров Фонда, и уехала на заимку покойной матери.
– У тебя дом, у него олени. Нормально заживете, – сказал отец.
Пепельник действительно пригнал на заимку приданое – небольшое стадо оленей. И привез три мешка муки. Голодная смерть им не грозила. Лес не оскудел, дарил изобилие ягод и мелкой дичи, до ягельника по-прежнему было рукой подать. Трудно было возвращаться к старому образу жизни – в городе Альма разбаловалась – но постепенно привыкла, и даже радовалась, слыша шепот лесных духов. Пепельник начал за ней ухаживать: красовался, с разбегу взбираясь на деревья, качался на ветках, осматривал дупла и призывно мурлыкал. Дарса сначала делала вид, что не замечает кота-альфу, вселившегося на участок, потом согласилась посмотреть на большое уютное дупло, оценила выбор и начала таскать туда хвойные ветки для подстилки.
Альма быстро забеременела. Родила как все древесные барсы, в отдельной постройке, без помощи врачей. Назвала дочь Здравкой, прося Линшу послать ей благополучие и здоровье, но, видимо, недостаточно хорошо молилась – они жили на заимке уже второй год, под неусыпным надзором Пепельника.
Странностей, которые она не могла себе объяснить, набралось достаточно. Пепельник ей не интересовался. Это радовало – она не хотела делить с мужем ни дупло, ни ложе, хотя в их соитиях не было ничего особо неприятного. Даже кое-какое удовольствие мелькало. Наверное, как у всех.
Казалось бы – прогони раздражающую кошку и котенка прочь, как делают все альфы. Но Пепельник почему-то упрямо удерживал их на заимке. Отлучался, когда приезжал отец. Как будто сдавали друг другу вахту. Почему? Боялись, что, добравшись до города, Альма отзовет банковскую доверенность? Но там, на счету, было совсем немного денег. Давно бы все сняли и отпустили ее на свободу. Дом? Альма несколько раз говорила, что готова оформить дарственную. Говорила Пепельнику, говорила отцу. Слушали, слышали, но отмахивались.
Больше у нее ничего не было. Старый пикап проржавел и развалился, земельный участок принадлежал государству. В договоре аренды на девяносто девять лет были какие-то тонкости и сложности, но Альма в них вникнуть не успела – нотариус обещал ей провести детальную консультацию после вступления в наследство.
«Что с меня можно взять? – в тысячный раз думала она, укачивая хнычущую дочку. – Зачем я нужна именно здесь?»
Ответ, как и прежде, не приходил. Альма просила помощи у лесных духов, молилась богам-близнецам, но в ответ слышала только тишину. Тогда она решилась на знакомую волшбу, надеясь, что не причинит вреда дочери. В Прощальную Седмицу, последнюю неделю октября, когда Карой и Линша со свитой духов-предков заглядывают на заимки, проверяя, хватает ли древесным барсам еды и тепла перед долгой зимовкой, Альма положила в очаг родильного дома толстое сырое полено и начала клеить вежу – под мокрый огненный треск и снопы искр. Она трудилась пять дней – не забывая благодарить судьбу за малые милости и прося прощения у духа покойной матери. Вежа получилась тесной и скособоченной. Как раз для двоих. Альма вытащила припрятанную ручку, разрисовала туловища-конусы, нанося мраморные линии и темные пятна. Маленькая Здравка привалилась к ней под бок, насторожила круглые ушки. Себе Альма прилепила длинный хвост, сплетенный из нитей, срезанных с куртки Пепельника. Резала, читая наговоры на отворот и разрыв – а вдруг поможет? Готовую вежу Альма оставила в родильном доме. Альфы сюда даже заглядывать брезговали, а ей того и надо.